Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Мадригал злобно оскалился.
— Ты сможешь хладнокровно убить свою родню, Томас? Ты?
Не всякой статуе удалось бы состроить такое каменное лицо, как у Томаса.
— Может, до тебя еще не дошло. Мадригал. Я же изгнан, ты что, забыл? Ты мне не родня.
Долгую минуту Мадригал молча смотрел на Томаса.
— Ты блефуешь, — произнес он наконец.
Томас поднял бровь и повернулся ко мне:
— Он думает, я блефую.
— Только так, чтобы он мог говорить, — попросил я.
— Идет, — кивнул Томас и выстрелил Крейну в ногу.
Когда глаза, ослепленные вспышкой, обрели способность видеть, а эхо выстрела стихло, я обнаружил, что Мадригал катается по земле, шипя от боли. Потом он съежился, сжав руками то, что осталось от лодыжки и ступни. Кровь, слишком бледная, чтобы сойти за человеческую, сочилась на гравий.
— Туше, — хмыкнул Роулинз с нескрываемым удовлетворением.
Потребовалось некоторое время, чтобы Мадригал немного пришел в себя и восстановил способность говорить.
— Ты труп, — прохрипел он прерывающимся от боли голосом. — Ты бесхребетная мелкая свинья. Ты труп. Дядя убьет тебя за это.
Мой сводный брат улыбнулся и снова передернул цевье обреза.
— Не думаю, чтобы отцу было дело до этого, — ответил он. — Одним племянником больше, одним меньше… тем более таким, который знается со сбродом вроде Мальвора.
— Ага, — негромко произнес я, сложив два и два. — Кажется, до меня дошло. Он вроде них.
— Вроде кого? — не понял Томас.
— Фобофагов, — вполголоса пояснил я. — Он кормится страхом так же, как ты кормишься похотью.
Лицо у Томаса сделалось таким, словно его подташнивает.
— Да. Многие из Мальвора питаются таким образом.
Бледное, перекошенное от боли лицо Мадригала скривилось в нехорошей ухмылке.
— Тебе стоило бы самому попробовать как-нибудь, братец.
— Дерьмо это, Мад, — сказал Томас. В его словах прозвучала едва заметная нотка горечи, а может, жалости — я бы не заметил ее, не проживи я с ним почти год. Блин, я даже не уверен, что он ощутил ее сам. — Дерьмо. И ты с этим превращаешься в дерьмо.
— Ты питаешься страстью смертных — страстью к маленькой смерти, — произнес Мадригал, полуприкрыв веки. — Я питаюсь их страстью к смерти настоящей. Мы оба питаемся. В конце концов мы оба убиваем. Никакой разницы.
— Разница в том, что, раз начав, ты уже не позволяешь им бежать и жаловаться на тебя в полицию, — возразил Томас. — Ты держишь их, пока они не умирают.
Мадригал расхохотался, нимало не задумываясь о том, насколько искренне звучит его смех в сложившемся положении. У меня даже зародилось впечатление, что вампир слегка съехал с катушек.
— Томас, Томас, — ласково произнес Мадригал. — Этакое бедное, жалостное сердечко. Так заботишься о здоровье своих коровок — так, словно сам никогда их не отведал. Словно не убивал их сам.
Лицо Томаса снова сделалось непроницаемым, но глаза вспыхнули внезапным гневом.
Улыбка Мадригала сделалась шире. Зубы его ярко блеснули в темноте.
— Я бы на твоем месте кушал досыта. А ты… что ж, в отсутствие твоей маленькой темноглазой шлюшки…
Выражение лица Томаса не изменилось ни на йоту. Дробовик рявкнул еще раз, и картечь полоснула Мадригала по коленям. Еще больше бледной крови забрызгало гравий.
Вот блин…
Мадригал снова съежился от боли, не в силах даже крикнуть.
Томас поставил башмак ему на шею. Лицо его так и оставалось непроницаемо-ледяным, если не считать полыхавшей в глазах ярости. Он дослал в патронник новый патрон и держал теперь обрез одной рукой, приставив ствол к скуле Мадригала.
Мадригал застыл, перекосившись от боли, широко раскрыв полные паники глаза.
— Никогда, — очень тихо и отчетливо произнес Томас. — Никогда не смей говорить о Жюстине.
Мадригал не произнес ничего, но мои инстинкты вновь взвыли. Что-то в том, как он держался, что-то в его взгляде подсказывало мне, что он играет. Он намеренно завел разговор о Жюстине. Он играл на чувствах Томаса, отвлекая нас.
Я оглянулся и увидел, что Глау поднялся на ноги, как будто это не он только что получил в грудь смертельную дозу картечи с расстояния в десять футов. Более того, он во весь опор несся через стоянку, направляясь к стоявшему футах в пятидесяти от него фургону. Он бежал совершенно бесшумно, не хрустя гравием, не скрипя ботинками, и на мгновение мне показалось, что я вижу дюйма полтора воздуха между его подошвами и землей.
— Томас, — сказал я. — Глау убегает.
— Не дергайся, — бросил Томас, не спуская глаз с Мадригала.
Я услышал хруст гравия, стук когтей, и из тени, в которой прятался Томас, вынырнул Мыш. Мимо меня он пробегал еще в неспешном, прогулочном темпе, но к моменту, когда Глау добрался до фургона, Мыш разогнался до скорости хорошего скакуна. Мне даже померещилось разлившееся вокруг пса сияние, что-то вроде огней святого Эльма. Не добегая до Глау нескольких футов, Мыш взвился в прыжке. Я увидел отражение лица Глау в ветровом стекле фургона, его широко раскрытые от потрясения глаза. А потом Мыш с размаху тараном врезался Глау в спину.
Удар сбил его с ног и с жуткой силой швырнул на мятый бампер фургона. Глау приложился от души — даже на расстоянии в полсотни ярдов я услышал хруст ломающихся костей. Голова его ударилась о капот и отскочила резиновым мячиком. Глау сполз с бампера на землю и остался лежать бесформенной кучкой.
Мыш приземлился и тут же крутанулся мордой к Глау. Несколько секунд он напряженно, широко расставив лапы, смотрел на него. Потом копнул гравий задними лапами, словно вызывая на драку.
Глау не шевелился.