Архон
Шрифт:
Гермия пристально всматривалась в него.
— Не понимаю, чем мы можем тебе помочь.
— У тебя закрома ломятся от зерна, провизии и сокровищ, от даров, приносимых Богу. Они мне нужны, иначе мы потерпим поражение.
Она нетерпеливо кивнула.
— Забирай. Но еда должна быть бесплатно роздана простым людям.
Генерал подошел ближе.
— Это еще не всё. Оракул должен заговорить. Ты скажешь всем, что Бог подтверждает: я единственный, кто может спасти Порт. Он должен приказать, чтобы мне беспрекословно повиновались. — Он взял ее за руку. На бронзовых доспехах играли блики лунного света. — Точнее, Оракул должен провозгласить меня
Девятеро застыли в смятенном молчании. Только Гермия хранила спокойствие, не выказывала удивления, и, глядя на Гласительницу, Мирани уверилась, что, вне всякого сомнения, эта парочка всё обсудила заранее, тщательно распланировала каждый ход в зловещей игре.
Ретии, видимо, пришло в голову то же самое. Она в ярости открыла было рот, но Гермия опередила ее:
— Царем? А не Архоном?
Аргелин сдержал улыбку.
— У нас уже есть один Архон.
Жрица кивнула.
— Да. А Архон должен быть готов в любую минуту отдать свою жизнь.
— Я бы с радостью ее отдал. — Его улыбка померкла.
— На этой земле испокон веков не было других царей, кроме Бога. — Гермия не спускала глаз с лица Аргелина.
Он выпустил ее руку.
— Наступили тяжелые времена. — В его тоне промелькнула тень нетерпения.
— Несомненно, господин генерал. — Она кивнула, постукивая накрашенными ногтями по изысканному ожерелью из лазурита и нефрита.
— Так ты… Бог будет говорить? — Мирани показалось, будто голос Аргелина зазвучал встревожено. Он почуял опасность. И вдруг, словно устав притворяться, генерал отступил на шаг и снял шлем. На подбородке алела ссадина. — Хватит издеваться надо мной, Гермия. Что на тебя нашло? Мы же договорились…
— Ситуация изменилась. — Она спокойно, невозмутимо смотрела на него.
— Изменилась? И как же?
— К нам приходил Бог. Ты сам его видел. Мы все его слышали. Бог велит, чтобы Оракул хранил молчание. Пока не наступит мир, он не изречет ни единого слова. — Гласительница подошла к Аргелину, коснулась его лица, вытерла кровь краем рукава, и он не противился, только смотрел на нее с таким недоверчивым удивлением, что Мирани похолодела.
— И ты сможешь так со мной поступить?
— Так надо.
Помолчав немного, он сказал:
— Я любил тебя, Гермия.
Она не моргнула глазом.
— Мне тоже так казалось, господин.
— Наш союз…
Она с неземным спокойствием улыбнулась ему.
— Наш союз распался, — молвила она.
Восьмой дар
Молчание
Люди не знают, для чего нужны звезды.
Для чего нужна радуга, розы.
Прошлой ночью я лежал на спине в пустыне и считал звезды. Все они — мои. Каждая из них — огонек, напоминание.
Я долго изучал каждую из них, ее цвет, ее жар. Придумывал роль, которую она играет в истории, Даже закрыв глаза, я их видел, потому что звезды очень маленькие и могут падать в глаза, будто пылинки.
В пути я так устал, что даже заплакал.
Царица Дождя спела мне колыбельную.
И я уснул.
Уже три дня они шли через горы. После птичьего города пейзаж изменился. Насколько хватало глаз, тянулись россыпи рыжевато-красных камней. Красная пыль прилипала к рукам, когда они карабкались на скалы, при каждом вдохе набивалась в носы и рты. Лысина Орфета покрылась толстым слоем грязи, туника Алексоса тоже была вся в пятнах.
Но зато стало несравнимо прохладнее. Здесь, наверху, дул свежий ветерок. Вскоре путники сняли и уложили в мешки тяжелые головные накидки. Они взбирались всё выше по каменистым осыпям, скользившим под ногами, и в один прекрасный миг Шакал поднялся на вершину расщепленного надвое утеса и остался стоять, полной грудью вдыхая свежий бодрящий воздух. С высоты он окинул взглядом пустыню.
— Там, вдалеке, Звери, — крикнул он. — Их хорошо видно отсюда. Громадные силуэты.
Орфет застрял в расселине и с руганью пытался высвободиться.
— Надеюсь, они за нами не гонятся.
Горный ветер развевал светлые волосы Шакала.
— Никто за нами не гонится, — твердо заявил он.
Сетис взглянул на грабителя — что-то в его голосе зацепило его. Лис тоже поднял глаза, понял, что Сетис это заметил, и поспешно отвел взгляд. Алексос, ловкий верхолаз, сидел на утесе, скрестив ноги, и вылавливал из туники насекомых.
— А ты думал, за нами придет Аргелин? — вдруг спросил он у Сетиса.
Юноша похолодел.
— За золотом? Откуда он узнает путь?
— Как-нибудь да узнает, Сетис.
— Никого там нет. Ни людей, ни верблюдов, ни караванов, ни кровожадных птиц. — Шакал отвернулся.
— Мы совсем одни, на краю земли, — заключил Архон.
Видимо, так оно и было. Сетис тоже вскарабкался на утес, встал рядом с грабителем могил, потер ободранные ладони и посмотрел вниз. Под ногами раскинулась бледно-серая пустыня; она тянулась до самого горизонта, теряясь в синеватой дымке, скрывавшей то ли море, то ли небо, то ли место, где они сливаются воедино, где живет и кусает себя за хвост исполинский змей, опоясывающий мир. И верно, отсюда были видны Звери, и, глядя на них, Сетис не сумел сдержать вздоха изумления, ибо с высоты были во всех подробностях видны их необычайно сложные силуэты, раскинувшиеся на песке. Были там и другие линии, сотни линий, они наискосок перечеркивали пустыню, сливались в гигантские письмена, в слова, протянувшиеся на много миль. Сетис и его спутники прошли по земле, наполненной легендами, и не сумели прочитать ни одной из них, даже не догадались об их существовании.
— Книга богов, — прошептал Сетис.
Шакал кивнул и сощурил удлиненные глаза на ярком свету.
— Да. И по ее страницам мы ползали, как мухи. — Он покосился на Алексоса. — Интересно, он знает, о чем в ней говорится?
Сетис промолчал. С того дня, когда ожил птенец, никто из них не чувствовал себя в своей тарелке рядом с Алексосом. Даже несмотря на то, что мальчик остался прежним, живым и любознательным, всё так же изматывал себя до полного изнеможения, и тогда Орфету приходилось по многу миль нести его на спине. Это страх, подумал Сетис. Страх перед тем, что кроется внутри у мальчика. Перед тем, какие чудеса он способен сотворить. Во Дворце Архона, на Острове, за пеленой сложных ритуалов, Бога держали взаперти, ублажали дарами, усмиряли священными песнопениями, церемонно разговаривали с ним через Оракул. Но здесь не было ни ритуалов, ни правил поведения. Здесь Бог жил на свободе, был опасен, и никто не знал, что он выкинет в следующую минуту. А поговорить с ним можно было не иначе как лицом к лицу.