Шрифт:
Пролог
Допросная полнилась запахом крови и железа. Тело убитого дознавателя уже накрыли брезентом, но меня все равно передернуло от того, что я увидел внутри. Кровь всюду: на полу, на сводах потолка, на беленом кирпиче стен, выщербленном чудовищными ударами стальных лезвий. Рядом с зарешеченным окном отпечаток пятерни, точно убитый жандарм в последний миг рванулся туда, надеясь докричаться до помощи.
Сопровождающий меня полковник не проронил ни слова, лишь жестом подозвал к окну, указывая наружу. Я всмотрелся во мрак внутреннего двора. То, что расправилось с дознавателем, было сейчас там. Глаза невысокой фигуры горели синим неживым светом. Запертая во дворе-колодце, отсеченная от свободы стальными дверьми, она загнанными зверем стояла в углу, уже утратив надежду вырваться.
Дверь в допросную распахнулась, и появившийся человек в расшитом мундире что-то быстро зашептал полковнику, но тот прервал вошедшего резким движением.
– Вам надо, вы и делайте. Хотите брать живой – отправляйте своих людей. Я туда никого не пошлю, увольте.
Полковник искоса посмотрел в коридор, где все еще лежали разбитые револьверные винтовки и окровавленный, вскрытый чудовищным ударом лезвий стальной жандармский нагрудник.
Будто услышав наши голоса, стоящая во дворе фигура рывком повернулась к нам. Холод светящихся синих глаз пронзил темноту, и я почувствовал, что она внимательно, тщательно запоминая, рассматривает нас. В то же мгновение полковник оттащил меня от окна, словно не был уверен в прочности решеток.
– Почему вы дали мне это увидеть? – наконец сумел спросить я.
Жандарм с сочувствием посмотрел на меня.
– Я семье твоей, Виктор, многим обязан. Очень многим. Поэтому возвращаю долг. Я зачем тебе сказал приехать? Чтоб ты своими глазами посмотрел. Ты же знаешь, что в следующем году уже сыскному отделению с этой тварью столкнуться придется. Вам, понимаешь? А у тебя образование какое? Духовно-механическое училище же? Ты понимаешь, что тебя могут заставить заниматься ею? Как вот его.
Полковник кивнул на мертвого дознавателя.
– Виктор, прошу, как только узнаешь, что оно появится в сыскном отделении, найди любой предлог, но уезжай из столицы. Отпуск, болезнь, увечье себе нанеси, что угодно, но уезжай. Ты же как он не хочешь закончить?
Конец фразы потонул в лязге железа. Ворота внутреннего двора распахнулись, и туда повалили люди в черных кирасах. Ярко вспыхнул синий свет глаз. Фигура отшатнулась в угол, прижимаясь спиной к стене, но стоило вошедшим приблизиться вплотную, как она развернувшейся пружиной рванулась вперед. Раздались выстрелы, крики, скрежет металла, тяжелые удары лезвий по мясу и хлопки шоковых разрядников.
Полковника передернуло.
– Помни, Виктор, год, он быстро пролетит. Очень быстро. Поработай, поднакопи денег, а потом беги из столицы. Куда угодно беги, но только от этого подальше.
Часть первая. Человек в футляре
0001
«Петрополис. Город, над которым никогда не восходит солнце. Краснокирпичные фабрики и темные от копоти поезда, грохочущие по улицам полицейские локомобили и сторожевые броненосцы, режущие мертвые воды залива, – все это извергает удушливый черный дым, застилающий небеса на многие версты вокруг. Я поднимаю голову – смог над столицей империи никогда не исчезает, но сейчас ледяной ветер с залива делает его пелену реже, позволяя увидеть искристый электрический свет плывущих над дымным морем дворцов. Хрустальные, легкие, точно останки стрекоз, они возносятся в небеса на тонких ажурных опорах. Интересно, видно ли их хозяевам нас, ту толпу, что заполняет улицы города? Наверное, видно, иначе почему в смехе, доносимом оттуда шквальными порывами ветра, я чувствую царапающие, почти истерические нотки?
Ветер стихает. Дым Фабричной стороны вновь заволакивает небо. Улицы погружаются в клубящуюся тьму. Нагрудный ацетиленовый фонарь не может осветить путь и на десять шагов вперед. Толпы вокруг меня больше нет, вместо нее неясные, кашляющие кровью силуэты, несущие на своих плечах саван из смога. Проверив двухзарядный пистолет и нашарив в кармане кастет, я ускоряю шаг. Дымная тьма, единственная полновластная хозяйка этих улиц, дрожит вокруг меня. Дрожит от предвкушения. Предвкушения той крови, что прольется сегодня в столице, если я допущу хотя бы одну ошибку…»
– Ну, что думаешь, Остроумов? Хорошее начало для книги? – вытащив ампулу табачной настойки, Парослав Котельников с щелчком зарядил трубку и, с наслаждением откинувшись в кресле, закурил. Лист в печатной машинке покраснел, ловя отсвет нагревательных спиралей, а затем кабинет старого сыщика стал медленно заполняться сладким густым дымом.
– Да, начало, конечно, отличное… – Я сделал вид, что занят тщательным размешиванием сахара в своем чае, а сам принялся подбирать верные слова в разговоре с начальником. – Но… Стоит ли так сгущать краски? Что значит «город, над которым никогда не восходит солнце»? К чему такие мрачные эпитеты? Вон второй раз за месяц уже солнышко показывается.
Я с наслаждением повернулся к окну, подставляя лицо закатным лучам. Огненный шар медленно катился к горизонту, и наполненный его светом дым топил улицы в золоте. В воздухе плыл звон – вдали оживали шестерни колоколен, начиная звать к вечерне.
– Виктор, ну это же была метафора такая. Ну, или гипербола, черт их разберет…
– А про дворцы и толпу это у вас, простите, что был за пассаж? Парослав Симеонович, вы же детектив писать собрались, а не манифест коммунаров. Вы думаете, вам цензура такое издать позволит?
Котельников выдохнул сизый дым и пожал могучими плечами с явно деланым безучастием:
– Ну, не издадут так не издадут. Знаешь, Виктор, кто нужно, тот все равно прочтет. Эх, быстрее бы на пенсию по выслуге лет. Чтоб все к чертям: бумажки эти к чертям, все эти отчеты генерал-губернатору к чертям… Всех этих графов-евграфов и прочих высокосиятельств куда? Правильно: к чертям. Сдать дела, да в имение наконец махнуть. По утрам щучку буду ловить, а по вечерам над рукописью работать. Ты понимаешь, какая книга выйти может? Виктор, я ж за сорок лет службы такие дела раскручивал, что никому и не снилось. Одно дело Ваньки Апостола чего только стоило, а? Или Двойной человек? Волхвы Тараканьего бога? Холодный огонь князя Гагарова? Загадка малахитового душителя? Осиновый ребенок? Убийство на дирижабле Борей? А если цензура пропустит, то и про доктора Кибальчича и его ракетоплан написать можно будет. – Парослав заулыбался и мечтательно посмотрел в потолок. – Ах, Виктор-Виктор, какие дела были при покойном-то императоре, какие преступники… Сейчас таких уже нет. Перевелись. Нынче уж другое время настало… Механическое время… Бездушное.
Я не стал говорить о своем несогласии, лишь улыбнулся привычному ворчанию старого сыщика.
– Буду всенепременно рад прочесть ваши воспоминания, Парослав Симеонович. – Я вытащил из внутреннего кармана мундира сложенное прошение, решив, что раз уж речь зашла о механическом и бездушном, лучшего момента для его подачи не будет.
– И я буду рад… – Сыщик пробежал глазами по бумаге, и его лицо сразу стало жестким, нехорошим. – Буду рад, если ты до этого момента доживешь.
Повисло вязкое, тягостное молчание. Парослав недовольно отложил прошение.