Арина Родионовна

Филин Михаил Дмитриевич

«Полу-милорд, полу-купец» одержал верх, — и общественное мнение в целомбыло на его стороне.

«Виноват один П<ушкин>, — сокрушался А. И. Тургенев в переписке с князем П. А. Вяземским. — Графиня [251] его отличала, отличает, как заслуживает талант его, но он рвётся в беду свою. Больно и досадно! Куда с ним деваться?» ^[252] Чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе А. Я. Булгаков трактовал одесское происшествие так: «Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а с ним не ужился этот повеса» ^[253] . А историограф H. М. Карамзин, выручивший Пушкина в 1820 году, гневался едва ли не пуще всех: «Он не сдержал слова, им мне данного в тот час, когда мысль о крепости

ужасала его воображение: не переставал врать словесно и на бумаге, не мог ужиться даже с графом Воронцовым, который совсем не деспот!» ^[254]

251

Имеется в виду графиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова (1792–1880), супруга новороссийского генерал-губернатора и предмет пушкинского увлечения.

252

Летопись. С. 433 (письмо от 1 июля 1824 года).

253

РА. 1901. № 5. С. 74 (письмо К. Я. Булгакову от 31 июля 1824 года).

254

Летопись. С. 453 (письмо князю П. А. Вяземскому от 17 августа 1824 года).

С предписанием об изгнании из романтического приморского города ошеломлённый Пушкин ознакомился 29 июля.

Княгиня В. Ф. Вяземская вспоминала: «Когда решена была его высылка из Одессы, он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых, весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за ними посылали человека от княгини Вяземской» ^[255] .

Поэта отлучали от «европейского образа жизни» (XIII, 67)и отправляли — как злоумышленника — в форменную ссылку.

255

Бартенев.С. 380.

Через день, поутру 1 августа 1824 года, Александр Пушкин, накануне получивший 389 рублей 4 копейки прогонных денег «на три лошади», покинул Одессу — «летом песочницу, зимой чернильницу» — и направился в скучную и пустынную. Богом забытую Псковскую губернию.

Он пребывал в бешенстве и отчаянии одновременно.

В двадцать пять лет всё ему разом опостылело, — и поэт покорно ехал хоронить в глуши собственную душу. Мыслей о «грустных заблужденьях», о «строгом заслужённом осужденьи» (III, 999)у него, кажется, пока не мелькало: такие думы посетили Пушкина значительно позже.

9-го числа путник узрел знакомые с юности Михайловские рощи:

……………………………………………годы Промчалися — и вы во мне прияли Усталого пришельца — я ещё Был молод — но уже судьба и страсти Меня борьбой неравной истомили. …………………………………………… Утрачена в бесплодных испытаньях Была моя неопытная <?> младость — И бурные кипели в сердце чувства И ненависть и грёзы мести бледной… (III, 996).

В сельце Михайловском, находящемся в пяти верстах от Святогорского монастыря, он обнаружил всю фамилию Пушкиных: отца с матерью и Ольгу с повзрослевшим Львом. «Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше…» — сообщил поэт В. А. Жуковскому (XIII, 116).

Вместе со «всеми» встречала его и вышедшая из своего домика старенькая Арина Родионовна.

«Лес оканчивается у самого села Михайловского. При слове „село“ не думайте о церкви и многих домах, которые ютятся около церкви в русских сёлах. В Псковской губернии селом называется просто усадьба или селение… Внизу домовой террасы по лугу извивалась река Сороть, а с правой стороны кругозора, бок о бок с рекою, лежало огромное озеро, за которым высился большой лес; с левой стороны террасы находилось ещё озеро, уходившее в другой лес; прямо перед рекою и за рекою распространились луга. Вид очаровательный» ^[256] .

256

А. Ф.Поэтический уголок Псковской губернии // Новое время. 1880. № 1598. Цит. по: Вересаев В. В.Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1990. С. 228.

Таким уголком представлялось Михайловское мечтательным умиротворённым людям позапрошлого века. Но Александру Пушкину было

не до аркадских идиллий: на первых порах ему увиделась разве что «глухая деревня» (XIII, III).

Да и усадьба с запушенным «аглицким» садом на косогоре не слишком радовала глаз. Деревянный одноэтажный дом, обшитый тёсом, стоял на каменном фундаменте и был длиною всего до восьми, а шириною — до шести сажен, имел два крыльца и один балкон. К дому примыкали четыре службы, или флигеля: «один деревянного строения, крыт и обшит тёсом, комнат одна, под одной связью баня. Второй — с двумя избами и в каждой по русской печи, крыт соломой». (Это строение предназначалось, вероятно, для дворовых людей [257] .) «Третий — с тремя комнатами, четвёртый — две комнаты» ^[258] . По приговору современника, барское жилище с «шатким крыльцом» очень походило на «ветхую хижину» ^[259] .

257

В ту пору их в сельце Михайловском было 29 человек: 13 душ мужского и 16 женского пола.

258

Ульянский.С. 38.

259

Любовный быт пушкинской эпохи. Т. I. М., 1994. С. 268 (запись в дневнике А. Н. Вульфа от 16 сентября 1827 года).

Одно утешение: в двух верстах, за леском и озером, в селе Тригорском, жили Прасковья Александровна Осипова, недавно (вторично) овдовевшая помещица сорока трёх лет [260] , с хорошенькими дочерьми Евпраксией и Анной Вульф и сыном Алексеем — дерптским студентом, весьма кстати приехавшим в усадьбу на каникулы. Заброшенный в ссылку Александр Пушкин быстро с ними сошёлся и охотно коротая время,гулял верхом на аргамаке, танцевал и пил жжёнку, вёл «патриархальные разговоры» (XIII, 114, 532),просто бездельничал под липовыми сводами и даже успешно флиртовал.

260

В письме к княгине В. Ф. Вяземской, написанном по-французски в октябре 1824 года, Пушкин назвал П. А. Осипову «милой старушкой-соседкой» (XIII, 114, 532).

В этой весёлой и шумной компании поэту удавалось малость развеяться, обмануть гнавшуюся за ним тоску — но, увы, ненадолго: вскоре жестокая хандра вновь ловила Пушкина и цепко хватала за ворот.

Тогдашние пушкинские письма из Михайловского — безнадёжно грустные и нервныеписьма. «О моём житье-бытье ничего тебе не скажу, — читаем, например, в его послании к князю П. А. Вяземскому, — скучно вот и всё. <…> Умираю скучно» (XIII, III).«О себе говорить не намерен, я хладнокровно не могу всего этого раздумать, — писал поэт уже В. А. Жуковскому, — может быть тебя рассержу, вывалив что у меня на сердце» (XIII, 113).Да и княгине В. Ф. Вяземской Пушкин по-французски пожаловался на «бешенство скуки, снедающей <…> нелепое существование» (XIII, 114, 531).

После всех одесских и прочих потрясений кручинный анахорет сумел-таки сосредоточиться и уселся за письменный (ободранный ломберный) стол. За остаток северного лета и начало осени им было создано несколько важных сочинений. Они заносились в кожаную тетрадь, которую позднее в научной литературе стали именовать «второй масонской» (ПД № 835). И уже в этих первыхмихайловских произведениях появились стихи и строфы, относящиеся к Арине Родионовне.

По случаю свидания с «мамушкой» Александр Пушкин, можно сказать, устроил в деревне небольшой поэтический фейерверк.

В августе — октябре 1824 года были завершены черновой (не сохранившийся) и беловой варианты стихотворения «Разговор книгопродавца с поэтом» ^[261] . Тут, среди прочего, упоминалось и

Старушки дивное преданье (III, 784).

А в окончательной редакции стих приобрёл уже знакомый нам вид:

Старушки чудное преданье (III, 290, 784).

261

Фомичёв С. А.Рабочая тетрадь Пушкина ПД № 835: Из текстологических наблюдений // ПИМ. Т. XI. Л., 1983. С. 54–55.