Ария: Легенда о динозавре
Шрифт:
Особенно окрылил группу приз милицейских симпатий, полученный в Новороссийске вкупе с главными наградами рок-фестиваля, проходившего на огромном местном стадионе. (Милицейский приз был выполнен в виде светофора.) Так что по крайней мере с новороссийской автоинспекцией у музыкантов до сих пор полное взаимопонимание! С московскими гаишниками все было несколько сложнее, однако уже вскоре после выхода «Героя Асфальта» на виниловом диске Холстинин чувствовал себя абсолютно защищенным от полицейского произвола, возя с собой в багажнике две коробки пластинок…
Совсем уж вопиющий случай произошел в Вологде: во время исполнения «Баллады О Древнерусском Воине» кто-то из зала запустил в Кипелова ножкой от стула. Вологодский ножкомета-тель оказался снайпером — снаряд угодил вокалисту прямо в лоб, и Валерий Александрович вместо слова «Стой!» заорал на веоь зал нечто совсем уж непечатное. Какой именно «термин» выдал Кипелов, музыканты «Арии» говорить отказываются, а о последствиях инцидента история умалчивает.
Гастрольный тур «Героя Асфальта» оказался поистине гигантским. «Арийцы» объездили
В начале 1987 года «Ария» получила приглашение на фести валь «Capitol Radio» в Лондон. Но с англичанами вышла пренеприятная история — в очередной раз отличились товарищи из Госконцерта, решившие скандально известную группу из СССР не выпускать. На все официальные запросы Госконцерт упрямо отвечал, что «группа выехать не может», хотя «Ария» регулярно выезжала на гастроли по стране и продолжала собирать стадионы. Несмотря на то, что в Лондоне были уже расклеены афиши, на фестиваль послали менее буйный и явно не хэви-металличес-кий «Автограф». «Арии» любезно разрешили выехать только в страну «социалистического лагеря». Первое зарубежное турне группы состоялось в столице ГДР Берлине зимой 1987 года. Три весьма успешных концерта — тоже, между прочим, неплохой почин! Вдобавок там же «Ария» получила приглашение выступить на фестивале «Дни Стены». Эта грандиозная акция с аудиторией в 120.000 человек состоялась в Берлине летом 1988 года. В концерте принимали участие группы «Maril|ion», «Fisher Zet», а также братья-поляки и гэдээровцы. Перед выходом «Арии» на сцену ведущий объявил: «А теперь — группа «Ария», хэви-метал из Москвы!». Немцы начали покатываться со смеху — наверное, потому, что незадолго до этого в Берлине выступали «Машина Времени» и «Автограф», и народ ждал от «Арии» чего-то подобного. Тем более, и название группы, и вступительная фонограмма «Сайта Лючии» в исполнении Робертино Лоретти не предвещали ничего «металлического». Однако после первой же песни настроение публики резко изменилось, а во время исполнения «Баллады О Древнерусском Воине» в первых рядах была хорошо заметна красная майка, привязанная к палке на манер флага! Через несколько дней в немецкой газете выйдет статья, где именно про «Балладу» будет написано: «Представляется, что такие песни должны петь донские казаки, если б они играли на элект рогитарах». Казаки с электрогитарами под мышкой — зрелище кошмарное, но, с другой стороны, даже в Германии люди углядели в «арийской» музыке русский национальный стержень! После концерта к музыкантам подбежал начальник охраны и выпалил: «Вчера я видел по телевизору подписание договора о ликвидации ракет средней дальности, а сегодня передо мною — русский «Аи рон Мэйден»! Похоже, в вашей стране действительно началась perestroyka!». «Вот это новость!» — подумали «арийцы», и, чтобы немцы уж точно не сомневались в начале перестройки, дружба между Иваном и Гансом была подкреплена грандиозной попойкой, затянувшейся до самой польской границы. В результате группу чуть не оставили в этой прекрасной стране. На относительно мирный вопрос польских пограничников: «Документы! Кет budete?!» Маврин отправил поляков на три буквы кириллицы и добавил: «Мы — «арийцы»!». Пограничники сразу напряглись, на их хмурых лицах заиграли скулы — дескать, что за «арийцы» такие? «Маврик, хорош!» — закричал Дубинин. «Марек? — осклабился один из пограничников, по всей видимости «старшой», приняв Маврика за соотечественника, которому можно всыпать по полной программе. — Значит, Марек?» Поскольку эта версия не нашла подтверждения, пограничники, в итоге решили, что имеют дело не с «арийцами», а с «альпийца-ми» и потребовали предъявить альпинистское снаряжение — ледорубы, альпенштоки, веревки ну и все такое прочее, решив, что это и есть указанное в декларации «oborudowenie». «Альпийцы» все поняли по-своему (оборудование, так оборудование!) и вывалили на столик гору пустых бутылок. Офигев от такого количества стеклотары, таможенники сначала пожелали оформить попытку контрабанды, но, поскольку содержимое бутылок, осевшее в луженых «арийских» желудках, музыканты предъявить были не в состоянии, польские друзья пришли в замешательство, однако, узнав с кем имеют дело, они и вовсе смутились и застенчиво попросили автографы, в чем им отказано не было.
ВЛАДИМИР ХОЛСТИНИН
ИНТЕРВЬЮ С ПРИСТРАСТИЕМ
Близкое знакомство с нынешним «арийским» составом начнем с гитариста и основателя группы — Владимира Холстинина. Впрочем, музыканты зовут его не иначе как Холстом. Владимир Холстинин — на редкость приятный собеседник. Он вежлив, учтив и обладает завидным чувством
— Помнится, я был на историческом концерте «Арии» в ДК «Коммуна», вашем последнем концерте под менеджментом Виктора Векштейна. Так вот, после этого концерта Виктор Яковлевич устроил импровизированную пресс-конференцию и предложил задавать вопросы музыкантам. Я задал идиотский вопрос — выступают ли музыканты «Арии» под псевдонимами, на что Векштейн, почесав в затылке, ответил: «У нас есть Виталик Дубинин. Ему не нужен псевдо ним». Все рассмеялись, а я так и не узнал ничего о твоей фа милии. Ты сам знаешь, откуда она произошла? Холстинин — очень русская и в то же время довольно редкая фамилия…
— Конечно, знаю! Мой прадед владел на Урале мануфактурой, торговал холстом и рогожей. Если бы не революция семнадцатого года, думаю, пошел бы я по дедовской линии!
— Да уж, есть в тебе что-то по-купечески степенное и размеренное! А кем были твои родители и как они относились к твоему увлечению музыкой?..
— Если бы не родители, я бы вообще не стал музыкантом! В десять лет они меня отдали в музыкальную школу «на домру». Там я даже играл в оркестре русских народных инструментов. Исполняли мы, в основном, классику — Глинку, Чайковского и вариации на тему народных песен. Родители, мама по профессии инженер, а отец — бухгалтер, всячески поощряли мое музыкальное развитие, помогали покупать музыкальные инструменты, особенно когда уже гитары в ход пошли. Так что, грех жаловаться, мне создавали все условия…
— А вообще, что тебя привело к тяжелой музыке? Ведь ты вырос в Люберцах, районе, скажем так, не самом «волоса том».
— Проучившись в музыкальной школе года три-четыре, я однажды услышал, как какие-то парни в коридоре нарезали на двух гитарах «Дом Восходящего Солнца». Я прямо-таки «заболел» этой вещью и задался целью: во что бы то ни стало научиться играть ее на гитаре. Жизненный путь был определен мгновенно — я сразу понял, чем я хочу заниматься и какую музыку играть. На освоение хита «Animals» ушел приблизительно год… Потом я решил, что «Дом Восходящего Солнца» играть одному будет, пожалуй, тяжеловато, и принялся искать себе единомышленников. За таковыми дело не стало, они нашлись прямо в моем классе.
— Как же называлась твоя первая группа?
— Да никак, мы даже над этим и не задумывались. Просто — «школьный ансамбль». (Барабанщик, кстати, потом перекочевал со мной в группу «Волшебные Сумерки».) А дальше все пошло-покатилось само собой… Институт (я поступил в МЭИ) — это чтобы в армию не ходить. Институтская жизнь вообще хороша тем, что можно не ходить как в армию, так и на лекции — в твоем распоряжении масса свободного времени. Еще в школе я понял, что в армию идти не хочу, потому что музыкой там заниматься нельзя. В старших классах я усердно налег на физику и математику, чтобы без проблем пройти в технический вуз. Такой выбор тоже объяснялся очень просто: мне казалось, что в застойные годы очень тяжело учиться в вузе гуманитарном. Можно сказать, с юношеских лет я уже не мог принять тоталитарную систему, я бы не смог пять лет врать, зубря философию марксизма-ленинизма, и критиковать «буржуазные учения», которыми я на самом-то деле и увлекался.
— Чем же таким «буржуазным» ты увлекался лет в семнадцать?
— Сначала меня интересовал философско-психологический роман, начиная с Достоевского, а также английская и французская литература: Сомерсет Моэм, Вильям Голдинг, Альбер Камю, Жан Поль Сартр… А уже потом, через призму всего прочитанного, пришло увлечение немецкой философией. То есть раньше я ее как-то не воспринимал. Я был пацифистом и гуманистом. Абстрактным таким гуманистом… Ницше я воспринимал как очень сильную личность, взгляды которой идут вразрез с гуманистическими установками.
— Я так понимаю, на тебя не произвела особенного впечатления немецкая классическая философия. Ты сразу ринулся в объятья «философии воли», где ярко выведено «волевое начало», — Ницше, Шопенгауэр, Шпенглер…
— Именно так. Я вдруг почувствовал, что быть слабым духом — это вовсе даже не почетно.
— Негативное отношение к христианству у тебя сформировалось именно в этот период?
— Сначала было подсознательное, неосознанное неприятие. После Ницше оно оформилось окончательно. Я понял, почему я не люблю христианство и за что. Я понял, что не приемлю любую тоталитарную систему, которая заставляет человека жить по расписанию. Нельзя жить по заповедям, будь то религия, коммунизм или гитлеровский фашизм. В творчестве должна быть свобода личности! А наш абсолютно правдивый христианский бог отрицает любую творческую свободу, любую иллюзию. С другой стороны, хотя я и ненавижу христианство, я не в коей мере не призываю с ним бороться и тем более его запрещать: есть миллионы людей, которым оно помогает выжить, — и слава богу! Меня только раздражает экспансия, назойливое навязывание своих взглядов, когда к тебе подходят на улице и предлагают придти на религиозный утренник, воскресник и тому подобное. Люди и так придут к богу. Кому надо. Кто — к своему личному, кто — к такому, общепринятому… Подытоживая, могу сказать, что спокойно отношусь к любой религии, кроме ислама. Мне кажется странным, что на Ближнем Востоке нет ни одного демократического государства.
(Я хотел было деликатно уточнить у Владимира, каким образом он сочетает увлечение Ницше и ненависть к исламу со своими демократическими установками, но передумал. В конце концов, как говорил Черчилль: «Демократия — скверная штука, но лучшего государственного устройства пока еще никто не придумал», а философия Ницше безусловно красива и поэтична, но совершенно нежизнеспособна.)
— Кофе и неторопливые философские беседы — большая ред кость в наше время! С удовольствием в следующий раз с то бой подискутирую. Но мы остановились на институте…