Арийский миф в современном мире
Шрифт:
Наконец, Лисовой объявлял христианство созданием древних евреев, разновидностью иудаизма, облагороженного влиянием «гипербореизма», общественной доктрины, распространенной среди обитателей Древней Украины. В частности, именно наследием последней автор считал идею «царства Божьего на земле», где господствовала бы справедливость (Лiсовий 1996–1997: 19).
Нетрудно заметить, что в своих основных чертах историософская концепция Лисового мало чем отличалась от общей схемы, принятой на вооружение многими украинскими эмигрантами. И именно ее «украиноцентристские» пассажи несколько шокировали редакцию публиковавшей ее петербургской газеты «Родные просторы», которая вынуждена была восстанавливать баланс путем корректирующих комментариев. В то же время Лисовой тактично обошел вопрос о происхождении великороссов и вообще не затрагивал украинско-русские взаимоотношения. Именно это и наделило его работу особыми достоинствами в глазах русских националистов-неоязычников, и они с благодарностью восприняли его сочинение, с гневом отвергая все, написанное Силенко. Между тем нельзя не заметить множества параллелей между конструкциями русских неоязычников и Силенко. Различия между ними – лишь в нюансах, но таких, которые радикально меняют смысл концепции, приспосабливая ее к совершенно иным целям. В моде у русских неоязычников и некоторые идеи самого Шаяна. В частности, вслед за ним они с пиететом относятся к наследию украинского мыслителя Г. Сковороды, выдавая его за поклонника языческого мировоззрения и врага христианства (ср.: Володимир 1964: 17–18; Шаян 1992; Кобзев 1984: 51).
В еще большей мере на сложение русской неоязыческой концепции повлияли сочинения другого эмигранта, Ю. П. Миролюбова (Лядского), подготовленные им в 1950 – 1960-х гг. и вышедшие в нескольких томах в Мюнхене в 1975–1984 гг. 60 Продолжая начатую «славянской школой» борьбу за исторический приоритет «славяно-русов», этот автор настаивал на учреждении новой исторической дисциплины, изучающей «преисторию русов», причем уповал прежде всего на фольклорные и археологические источники, дополняя их ссылками на «Влесову книгу» (Миролюбов 1983). Справедливо замечая, что далеко не все ранние письменные источники сохранились до нашего времени, этот автор избрал своим основным методом логические предположения, часто доходившие в его устах до полной фантастики. Так, вслед за теософами, он верил в погибшие сотни тысяч лет назад высокие цивилизации Атлантиды и континента Ма (Му), в существование русов еще в палеолите, когда они якобы сильно пострадали от нашествия неандертальцев из Передней Азии, в обитание предков славян в целом в Междуречье (рядом с шумерами) и, в частности, украинцев в Северном Иране. Кроме того, Миролюбов почитал и «открытие» Тилака, помещавшего прародину ариев в Приполярье (Миролюбов 1981: 15, 103).
60
О Миролюбове см.: (Солодовникова 1998).
В целом Миролюбов был сторонником теории циклизма и катастроф и не сомневался в том, что голубоглазые и светловолосые «скотоводы-арийцы» олицетворяли собой упадок древнейших цивилизаций, знавших летательные аппараты и артиллерийские орудия (Миролюбов 1981: 65–67, 103) 61 . Перед этими завораживающими историческими перспективами его идеи о тождестве русов со скифами, сарматами и фракийцами, об их обитании в Алазанской долине в Грузии, о западнославянском происхождении варягов и т. д. кажутся просто банальностями. Он был убежден в том, что, уйдя из Месопотамии, славяне долго занимались разведением лошадей в горах Загроса, после чего они вихрем промчались по Передней Азии, разгромив все древнейшие государства от Шумера до Египта, затем поселились в Троаде на окраине Хеттского царства и уже оттуда после Троянской войны переселились в Северную Италию и Подунавье, где и возникла их «древнейшая европейская прародина». Он не видел никакого противоречия между этими построениями и своим утверждением о том, что часть славян исконно проживала в Верхнем Поволжье и Поднепровье. Тем самым, по его построениям, восточные славяне могли претендовать как на земли Восточно-Европейской равнины, так и на обширные пространства, лежавшие к востоку отсюда, ибо он называл «естественным» стремление вернуться туда, откуда вышли предки (Миролюбов 1983: 30). Более того, он с сочувствием воспроизводил идею о том, что славяне могли быть «пранародом» Европы (Миролюбов 1981: 227).
61
При этом он ссылался на сообщение, переданное по бельгийскому радио 22 августа 1952 г.
Выступая против нацистского определения славян как «низшей расы», Миролюбов сам не чурался расизма, заявляя, что среди народов «белой расы» никогда не было ни «дикарей», ни «отсталых народов» (Миролюбов 1983: 142). Правда, Миролюбов – надо отдать ему должное – отвергал идею «чистых рас» и соглашался с тем, что для первобытности были характерны процессы смешения самых разных племен (Миролюбов 1981: 215; 1983: 194). Однако ему была дорога другая нацистская идея, резко противопоставлявшая «сухого, умозрительного Бога семитов» «вечному природному Божеству» арийцев, а семитскую Библию – индоевропейскому ведическому учению, отдававшему приоритет кровному родству перед Законом и моралью (Миролюбов 1981: 11, 55). Развивая идеи традиционализма, Миролюбов объявлял древнейшей религией арийцев «ведизм», приписывал ему монотеизм и рисовал картину его последовательного упадка и разложения, приведшего в конечном итоге к язычеству. И он стремился всеми силами обнаружить следы «ведизма» как в славянском язычестве, так даже и в православии (Миролюбов 1981: 69–93, 132–167).
Руководствуясь главным образом этноцентризмом, Миролюбов утверждал, что государство у славян возникло задолго до Киевской Руси (едва ли не в 3 – 2-м тыс. до н. э.), равно как и письменность, которая, по его мнению, легла позднее в основу латинской и греческой, не говоря уже о скандинавских рунах. Для него истинными славянами были именно восточные славяне, и он пытался сближать их с индоариями. Он объявлял «ведизм» исконной религией древних славян, которую у них позаимствовали древние европейские народы (ирландцы, кельты и др.). Даже свастику немцы якобы взяли у славян. По убеждению Миролюбова, в основе древнеславянских верований лежали представления о Яви, Прави и Нави, хотя он и признавался, что не смог обнаружить ничего подобного в народных верованиях (Миролюбов 1981: 148 сл. Об этом см.: Творогов 1990: 245). Вместе с тем, подобно Тёроху, Миролюбов не был склонен резко противопоставлять христианство язычеству. Напротив, он отмечал созвучие христианства славянскому язычеству, что якобы и обеспечило ему победу в славянском мире. А говоря о гонениях на язычество, он обвинял в этом христианских миссионеров-греков, лишивших славян «седого прошлого» и использовавших христианство как оружие в целях ослабления славянского мира. В то же время он пытался примирить христианство с язычеством, утверждая, что после падения Византии православие стало русским, впитав изрядную долю языческого наследия. Поэтому, писал Миролюбов, речь идет не о борьбе с Православием, а о «восстановлении нашего древнего прошлого» (Миролюбов 1981: 164, 182, 197, 239; 1983: 82–83, 89, 106 сл. См. также: Творогов 1990: 244–245).
Примечательно, что сам Миролюбов понимал противоестественность связей между шовинизмом и наукой и указывал, что к добру такое странное сочетание не приводит. Он писал: «Когда наука прекращает разыскивать истину, она начинает утверждать ложь» (Миролюбов 1983: 86). Но, как и все такого рода «авторы-правдолюбцы», сам он никогда не следовал этому высокому требованию, а обращал его против западной науки и, в частности, немецких ученых. Остается добавить, что другой выходец из русской эмиграции Б. Ребиндер, также увлеченный «праисторией славян», снабжал трудами Миролюбова как В. Безверхого, так и других российских любителей «язычества».
«Влесовой книгой» был очарован и такой эмигрантский автор, как протоиерей С. Ляшевский, в соответствии с ней создавший образ «доисторической Руси» (Ляшевский 1977). Он был, пожалуй, первым православным священником, соблазнившимся этой фальшивкой. Между тем именно к его авторитету апеллируют сегодняшние защитники «Влесовой книги», выставляя его едва ли не ведущим специалистом по Древней Руси (Асов 2001а), что, конечно же, мало соответствует истине.
Наконец, еще одним источником современной русской неоязыческой историографии является довольно загадочная книга эмигранта третьей волны П. П. Орешкина, настолько одиозная по своему содержанию, что даже петербургские «венеды» сочли ее грубой подделкой, искажавшей суть «древней русской истории» (см.: Родные просторы, 1995, № 2). Между тем эту книгу с энтузиазмом популяризировал главный редактор газеты «За русское дело» О. М. Гусев. В своей газете он опубликовал некоторые отрывки из нее (Орешкин 1994а), а полный текст был помещен в газете «Страницы русской истории» (Орешкин 1994б). Появление этой книги в России связано с именем Т. Паншиной, любительницы популярной и нередко фантастической литературы о древних цивилизациях. Эта дама утверждает, что получила книгу в Париже в 1985 г. и была зачарована открывшимися ей глубинами русской истории. В ее изложении П. Орешкин предстает московским журналистом, женатым на австрийке, который, будучи истинным русским патриотом, все же выехал в конце 1970-х гг. за рубеж. Развивая свои необыкновенные идеи, он якобы не встретил понимания на Западе, где, по словам Паншиной, русскую тематику намеренно замалчивали (Паншина 1996). На поверку оказывается, что под «русской тематикой» имеется в виду расистский подход к истории, давно и справедливо осужденный мировой наукой. Между тем именно этот подход вызывает восторг у издателей указанных газет, усматривающих главную заслугу своего кумира в том, что он нашел «ключ… к происхождению белой расы» (Орешкин 1994б: 1).
У Паншиной этот подход находит понимание и одобрение, что и заставляет ее восхищаться книгой Орешкина, якобы выпущенной одним из итальянских университетов в 1984 г. О чем же повествует эта книга? С гневом отметая все прежние версии древней русской истории как «искореженные западными профессорами», автор смело брался за дешифровку древних письменностей, не будучи ни лингвистом, ни палеографом, ни историком и не имея для этого никаких навыков. Он с ходу отметал тот давно установленный факт, что древнейшие системы письменности не были алфавитными и основывались на иных принципах. При этом ему (и только ему одному!) было ясно, что все письменности носили исключительно алфавитный характер и, больше того, были написаны на одном языке. Естественным образом этот язык оказывался славянским, русским. Любопытно, что путеводной нитью для автора становилась Библия – ведь она утверждала, что раньше на земле жил один народ, говоривший на одном языке. Сказание о Вавилонской башне автор понимал вполне буквально и писал о «преднамеренной катастрофе», приведшей к расколу единого прежде языка. Правда, он тщательно скрывал от читателей, кто же мог устроить такое безобразие.
Следуя этой логике, автор, ничуть не смущаясь, читал по-русски этрусские письмена, загадочную надпись на Фестском диске, египетские иероглифы и протоиндийские надписи. Он доходил до того, что объявлял древнегреческий язык, латынь и санскрит искусственными языками, созданными на древнеславянской основе для посвященных. Видимо, увлеченный конспирологией, автор вообще считал, что все древние письменные документы представляли собой шифровки, знаки которых намеренно искажались, чтобы они не стали достоянием непосвященных. Он представлял себя единственным на Земле, кому открылась их тайна. Предваряя исследования академика Фоменко, Орешкин видел в античной литературе памятники XIV–XV вв., написанные «умнейшими людьми эпохи – теми, кто опасались говорить открыто, кто уже предчувствовал дым костров и гнусавое пение за спиной» (Орешкин 1994б: 6). И проницательный читатель так и видит образы древнерусских волхвов, которые столь хитроумным способом уберегали свои древние знания от лап инквизиции.
Задолго до Кандыбы и других неоязыческих любителей «глобальной русской доистории» Орешкин объявил русскоязычным все древнейшее население земного шара, якобы принадлежавшее к пяти крупным племенным объединениям. Мало того, «по-славянски» он «прочитал» и целый ряд палеолитических изображений, что позволило ему углубить славянское прошлое едва ли не до изначальных рубежей человеческой истории. Автор недвусмысленно давал понять, что все это блестящее прошлое было загублено в эпоху Средневековья, а его полному забвению немало поспособствовали «гуманисты эпохи возрождения» после сожжения «последнего язычника». Остается упомянуть, что для своих фантастических построений автор всемерно прибегал к народной этимологии и самым кровожадным способом препарировал данные топонимики (Орешкин 1994а, 1994б). Любопытно, что статьи Т. Паншиной, рекламирующие откровенно языческие фантазии Орешкина, с сочувствием публиковал русский эмигрантский журнал «Вече», гордившийся своей православной позицией (Паншина 1996, 1997).