Арийский миф в современном мире
Шрифт:
Между тем именно этим и занимались некоторые писатели-почвенники и в 1990-х гг. занялись русские неоязычники, безоговорочно защищающие построения Югова и неизменно включающие их в свои этногенетические схемы (Литератор 1976; Зиберов 1975: 61; Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215–216; Саратов 1988: 64; Жукова 1982: 228; Глушкова 1989: 169; Петухов 1989: 7; 1990а: 37; 1998б: 32; Безверхий 1993: 61; Кандыба, Золин 1997в: 35; Гусельников, Удалова 1998: 10). Так Югов проложил дорожку от «славянской школы» (ср.: Венелин 1856а: 165; Иловайский 1876: 25, 120) прямехонько к русской неоязыческой идеологии. Наиболее отчетливо эта линия прослеживается в писаниях писателя-фантаста Ю. А. Никитина, начавшего с провозглашения Ахилла славянином (Никитин 1985: 95 – 113; 1995: 289; 1996а, Т. 1: 20), а закончившего утверждением о приоритете славянской дохристианской культуры над «цивилизацией» Запада, о происхождении мировых религий из русского, славянского ведизма, о лютости разбойников-хазар, о «жидомасонском заговоре» против национальных культур, о закабалении Руси христианством и т. д. (Никитин 1994а; 1994б; 1995). Иными словами, в некоторых своих «научно-фантастических романах» он воспроизводит все основные идеи, сформулированные еще в 1970-х гг. В. Емельяновым и другими будущими идеологами «Памяти». Конфуз данной ситуации заключается в том, что для современных неоязычников троянцы являются безусловными предками славян, а, по Югову, Троя была «паразитическим» государством, подрывавшим благосостояние «народа Рос», что якобы и заставило «русского князя» Ахиллеса принять участие в кампании против нее (Югов 1949: 186; 1975: 189–191).
На рубеже 1940 – 1950-х гг. поиск древнейших предков русского народа увлекал многочисленных любителей. Не вдаваясь в эту тему, еще ждущую своего исследователя, отмечу лишь один столь же курьезный, сколь и показательный случай. В марте 1952 г. в ЦК ВКП(б) поступило обращение от москвича А. Ф. Масанова с просьбой опубликовать его рукопись «Предантичная Русь». В этой работе древнейшее «русское государство» относилось к эпохе 8 – 10 тыс. лет назад и связывалось с царством амазонок, которое в свою очередь самым чудесным образом ассоциировалось с трипольской культурой. Автор доказывал, что речь шла о «племени антов», создавшем государство Рос. Одним из источников автору служила «Илиада», и он приписывал ее «русскому» гению. Надо ли удивляться тому, что в рассматриваемой работе нашлось место Ахиллу, который рисовался «русским»? Получив отрицательный отзыв из Института истории АН СССР, автор ополчался против историков-профессионалов и называл их «космополитами» (Начало Руси 1996).
Научные теории
Русские неоязычники черпают информацию и из современных научных концепций, связанных с разработкой индоевропейской проблематики. Наиболее популярными в последние полвека были три теории о прародине индоевропейцев и их связях с известными археологическими культурами. В 1950-х гг. особенно популярной была гипотеза о балканской, или дунайской, прародине, которую тогда отстаивал Б. В. Горнунг (Горнунг 1964) и которой придерживался И. М. Дьяконов (Дьяконов 1982. См. также: Трубачев 1991: 34–35, 65; 1997). К концу жизни Дьяконов несколько откорректировал свою идею, исходя из того, что в древности массовые миграции были исключением и много чаще происходила смена языка. Он признавал фактор миграции, но полагал, что речь шла о переселении очень небольших групп. Именно с этой точки зрения он и рассматривал вопрос о роли Малой Азии в формировании индоевропейской общности. Он продолжал утверждать, что никаких протоиндоевропейцев на Ближнем Востоке никогда не было, но допускал трактовку древнейших носителей производящего хозяйства, переселявшихся из Малой Азии на Балканы как «пре-праиндоевропейцев». Прародину же индоевропейцев Дьяконов по-прежнему помещал на Балканах и в Подунавье (Дьяконов 1989: 9 – 14).
В 1960 – 1970-х гг. большинство советских археологов полагали, что формирование праиндоевропейской общности происходило в прикаспийско-причерноморских степях, откуда их отдельные группы и расселялись по соседним регионам в течение бронзового века. На Западе эту теорию отстаивали М. Гимбутас и ее школа (Gimbutas 1977; 1985) 90 .
Во второй половине 1970-х гг. советские лингвисты В. В. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе выступили с идеей о том, что прародина индоевропейцев лежала где-то на востоке Малой Азии, предположительно на Армянском нагорье (Гамкрелидзе, Иванов 1984) 91 . В этом их поддержал археолог В. А. Сафронов, поместивший древнейшую прародину индоевропейцев в Центральной Анатолии и связавший их предков с создателями знаменитого Чатал-Гуюка (Сафронов 1989: 40–44). Челябинский археолог С. А. Григорьев, разделяя подход В. В. Иванова, попытался проиллюстрировать это на археологическом материале. Однако, полемизируя с Сафроновым, он резко сузил границы предполагаемой индоевропейской прародины до узкого коридора между Северной Сирией и Юго-Восточной Турцией (Григорьев 1999: 304).
90
Кстати, ее труды вдохновляют и современных литовских неоязычников. См.: (Рыжакова 2000: 9).
91
Фактически их выступление положило начало оживлению интереса к проблеме «прародины». См.: (Сухачев 1994: 119).
Особняком выступает Л. С. Клейн, вслед за некоторыми немецкими и скандинавскими авторами помещающий прародину в Центральной Европе и объясняющий индоевропейский феномен переходом к подвижному скотоводству (Клейн 1974; 2007; 2010; 2013б: 447–463). Сегодня этот подход мало кто разделяет, кроме его ученика А. М. Буровского, ставшего писателем (Буровский 2007: 271–272). Впрочем, недавно известный лингвист В. А. Дыбо высказался в пользу северо-западного центра (Дыбо 2013).
Справедливо критикуя построения лингвистов, Н. Я. Мерперт и Е. Н. Черных пытались сопоставлять праиндоевропейскую общность с выделенной ими циркумпонтийской историко-культурной провинцией второй половины 4-го тыс. до н. э., включавшей как пре-имущественно земледельческие, так и преимущественно скотоводческие общности, распространенные от Балкан до Кавказа. При этом Мерперту эта общность виделась в виде «языкового союза». Вместе с тем оба исследователя подчеркивали и условность таких сопоставлений, связанную с противоречивостью скудных источников, которыми вынуждены оперировать специалисты (Мерперт 1984: 242–244; 1988; Черных 1988).
Впрочем, В. В. Иванова это не обескуражило, и он продолжал отстаивать мнение о юго-восточноанатолийско-северосирийской прародине, где, как он полагал, могла обитать «индоевропейская конфедерация» до своего распада где-то в 5-м тыс. до н. э. В такой локализации прародины его убеждали данные о контактах праиндоевропейского с картвельским, северокавказскими, западносемитским и даже древнеегипетским (или афроазиатским) языками (Иванов 2004: 43–46; Гамкрелидзе, Иванов 2013).
Ситуация с выявлением прародины по разным причинам достаточно запутанна. Сафронов, например, вслед за лингвистом Н. Д. Андреевым (Андреев 1986) писал не об одной-единственной, а о трех прародинах – ранней (в Малой Азии), второй (на Балканах) и поздней (в Центральной Европе) (Сафронов 1989). Остается много неясностей и с маршрутами миграций различных индоевропейских групп. Это особенно ярко проявляется в отношении индоиранцев. Те специалисты, которые связывают основной очаг ранней эволюции индоевропейского массива с причерноморско-прикаспийскими степями, рисуют путь предков индоиранцев из приволжских степей в Заволжье и на Южный Урал, где эта общность и распалась. Согласно этим представлениям, затем индоарии двинулись на юг, в конечном итоге достигнув Южной Азии, а иранцы стали расселяться по степному поясу, после чего часть их тоже направилась на юг и осела на Среднем Востоке. Эту гипотезу в течение многих лет отстаивала известный археолог Е. Е. Кузьмина (Кузьмина 1994; 2008). Того же мнения придерживался и историк Э. А. Грантовский с тем лишь уточнением, что, по его мнению, расселение иранцев на юг шло двумя путями – как через Среднюю Азию, так и через Кавказ (Грантовский 1998; 2007. См. также: Mallory 1989). Этой концепции противостояла достаточно экстравагантная точка зрения археолога И. Н. Хлопина, связывавшего формирование индоиранцев с районом Юго-Восточного Прикаспия, где их предки якобы обитали тысячелетиями и откуда в эпоху бронзы шло их расселение как на север, так и на юго-восток (Хлопин 1989: 222–223; 1994). Однако эта гипотеза не нашла сторонников.
Следует заметить, что сегодня, основываясь на лингвистических данных, ученые понимают под «ариями» вовсе не всех индоевропейцев, а лишь ту восточную их часть, которая когда-то распалась на нуристанскую и индоиранскую ветви, причем затем последняя в свою очередь разделилась на индоарийскую, дардскую и иранскую ветви (Грантовский 2007: 17). Ни славяне, ни германцы в эту общность никогда не входили. По наиболее аргументированной гипотезе, прародина этих ариев располагалась в степях к северу от Черного моря между Уралом и Днепром, откуда они и двигались на восток и юг в течение 2-го тыс. до н. э. (Грантовский 1998: 82, 98; Клейн 2010). Правда, в соответствии со своей гипотезой В. В. Иванов рисует южный путь расселения индоариев с Ближнего Востока на восток и доказывает, что Средняя Азия к этому никакого отношения не имела (Иванов 2004: 56–57). А вот соглашавшийся с ним во многом другом С. А. Григорьев сохранил верность традиционной для отечественных археологов версии об индоиранской принадлежности степных культур эпохи энеолита и бронзы (Григорьев 1999: 326). Со своей стороны Е. Е. Кузьмина скептически относилась к лингвистической гипотезе Иванова и связывала колыбель индоевропейцев со степной зоной Евразии (Кузьмина 2004: 131–134).
Кроме того, как бы много археологи ни писали о миграциях, следует иметь в виду, что язык нередко (а в первобытности, видимо, достаточно часто) распространялся путем передачи от одних групп к другим – миграция при этом могла играть лишь второстепенную роль (Дьяконов 1984: 16–18). Вот почему носители одного и того же языка могли существенно отличаться по своим физическим и генетическим особенностям. Или, напротив, носители одного генотипа оказывались в совершенно разных лингвистических группах. Поэтому некоторым лингвистам определение какой-либо «узкой прародины» вообще кажется сомнительным занятием (см., напр.: Сухачев 1994: 124). Все это, разумеется, усложняет картину, и проблема происхождения, прародины и миграций праиндоевропейцев до сих пор не решена (Demoule 2014).
Но людей далеких от науки такие сложности и разногласия не смущают, и, возрождая давно отброшенные подходы второй половины XIX в., они смело отождествляют индоевропейцев с «арийцами», понимая под ними «белую расу». Далее мы увидим, что в своих построениях Скурлатов опирался на теорию о прикаспийско-причерноморской прародине, писавшие позже его Щербаков и Петухов следовали разработкам Иванова и Гамкрелидзе, а Безверхий и Гриневич вновь вернулись к идее балканской прародины. Следует лишь отметить, что ученые строго различают западный ареал оседлых земледельцев (от Балкан до Поднепровья) и восточный степной ареал подвижных скотоводов, – эти ареалы были связаны с совершенно разными лингвокультурными мирами. Иными словами, если специалисты идентифицировали индоевропейцев со степными культурами, то западных земледельцев, включая и трипольцев, им приходилось относить к совершенно иной общности (Старая Европа, по Гимбутас). Если же они настаивали на балканской прародине, то перед ними вставала трудная проблема лингвокультурной принадлежности населения степной бронзы. Более сложная картина рисовалась сторонниками идеи о малоазийской прародине, которые реконструировали множество различных направлений расселения древних индоевропейцев, соответственно менявших свой образ жизни и культуру 92 . Не оправдалась гипотеза о «всадниках» эпохи энеолита, так понравившаяся когда-то Скурлатову. Сегодня твердо установлено, что всадничество появилось в степях не ранее последней четверти 2-го тыс. до н. э. (Кузьмина 2004: 129–130).
92
О спорности применявшейся при этом методики см.: (Грантовский 1998: 87).
Однако наших неоязычников все эти сложности мало волнуют. Для них нет большой разницы между балканскими культурами и трипольем, с одной стороны, и степными культурами, с другой. Если, по Гимбутас, сдвиг земледельческого населения из Балкано-Карпатского региона в Эгеиду и на Крит означал отступление обитателей Старой Европы перед лицом индоевропейской экспансии, то для Гриневича и Безверхого речь шла исключительно об индоевропейском, точнее, «славяно-русском» расселении. Рассматривающиеся в настоящем исследовании националистические версии далекого прошлого фактически отождествляют индоевропейцев («арийцев») со «славяно-русами». Более того, других народов (не только неиндоевропейских, но и индоевропейских и даже славянских, не принадлежащих к русскому ареалу) эти версии, как правило, попросту не признают. Правда, исключение представляют, во-первых, народы черной и желтой рас и, во-вторых, семиты, играющие очень важную смысловую роль во всех этих построениях.