Арийский миф в современном мире
Шрифт:
В романе снова звучит мотив Гипербореи, располагавшейся на затонувшем материке Арктиде. Говорится о невероятных познаниях ее обитателей и об их соперничестве с Атлантидой. Автор упоминает и о поисках следов Гипербореи на Кольском полуострове, которые вели Барченко и Демин. Он всячески уговаривает читателя поверить в реальность Гипербореи и вновь обрушивается на «ортодоксальных ученых», связывающих ее с лженаукой. А в центре романа находится борьба за наследие Гипербореи, обладание которым якобы дает власть над всем миром. Тивел стремится запустить «Водоворот Оси Мира», когда-то созданный гиперборейцами. Ведь в случае удачи он становился властелином мира. Однако он не может достать ключ от «Водоворота», и именно за овладение этим ключом в романе разгорается нешуточная борьба. По сути же, как мы видели выше, ключ нужен самому читателю, чтобы разгадать зашифрованные автором имена героев романа и понять суть описываемой конфронтации.
В России выходят и более умеренные художественные произведения, где языческие сюжеты излагаются без какой-либо апелляции к «арийской идее». В них говорится о высокой дохристианской культуре славян и их языческих богах. В то же время авторы таких книг тоже не избегают соблазна рассказать и о некоей дохристианской письменной традиции. В беспощадном уничтожении всего этого культурного богатства обвиняется, разумеется, христианство (см., напр.: Осетров 1994).
Некоторые авторы таких романов показывают Арктиду с иной стороны. Так, в романе Н. Нечаевой «Седьмая раса» с ней связываются вовсе не предки русских и не славянские волхвы, а люди с немецкими именами, говорящие по-немецки. Они рисуются продолжателями дела нацистов, объявляющими себя избранными, сохранившими «чистоту арийской крови» и поклоняющимися свастике. Правда, со ссылкой на «Влесову книгу» заявляется, что славяне тоже являются «ариями». Однако автор не хочет отдавать «священное дело ариев» на откуп радикалам и дистанцируется от действий скинхедов (Нечаева 2007: 332–356). События романа разворачиваются на Кольском полуострове, куда прилетает известная журналистка для того, чтобы сделать репортаж о поисках древней Арктиды. Причем содержащиеся в романе сведения о последней говорят о хорошем знакомстве автора как с произведениями В. Н. Демина, так и с популярными представлениями об Аркаиме, наводнившими российские СМИ. В романе также воспроизводится идея о том, что владение бывшими землями Арктиды, к которым относится Кольский полуостров, якобы дает власть над миром (Нечаева 2007: 157).
Одной из центральных идей романа является смена рас и скорый приход шестой расы, о чем более ста лет твердят поклонники эзотерических наук. При этом делаются отсылки к теософским и ариософским концепциям конца XIX – начала XX в. и звучат имена Блаватской, супругов Рерих и австрийского ариософа Гвидо фон Листа. Знает автор и о псевдонаучных построениях Г. Горбигера, а также о фантастических произведениях чилийского почитателя нацистов Мигеля Серрано, настаивавшего на том, что якобы недобитые нацисты нашли приют в Антарктиде. Короче говоря, в романе в той или иной мере воспроизводятся известные эзотерические мифы об Арктиде и арийцах. Однако автор проводит резкие различия между их потомками: немецкая линия связывается с расизмом и убийствами, а славянская линия (к ней относится и героиня романа, о чем говорит сама ее фамилия Славина) от этого всячески дистанцируется.
Рассматриваемый миф находит своеобразное выражение в книгах писателя Ю. А. Никитина, увлеченного не столько Северной прародиной, сколько русским язычеством как исконной традицией. Бывший диссидент русской националистической ориентации, вынужденный в 1983 г. переселиться с Украины в Москву, он был сначала поглощен идеей «жидомасонского заговора», якобы уходившего своими корнями едва ли не к временам Сотворения Мира и ставившего своей целью установление власти избранных Мудрецов над миром (см. особенно: Никитин 1995). Героем его первых романов являлся русич Вещий Олег, волхв, сохранивший верность прежним установкам и обычаям, несмотря на установление христианства. Делая его компаньоном рыцаря-франка и отправляя их в далекие странствия от Палестины до Руси и Западной Европы, автор постоянно подчеркивал непреходящее значение русского языческого духовного наследия, по всем статьям превосходившего убогие западные и христианские моральные ценности. При этом христианство обвинялось в уничтожении исконной веры предков, ее служителей-волхвов и древней грамотности (Никитин 1994а: 99; 1994б: 7, 13, 277). Вслед за немецкими романтическими авторами XIX в. Никитин противопоставлял культуру цивилизации как высшее низшему и связывал первую с язычеством, а вторую с Сатаной. В то же время сторонником культуры у него оказывался и Христос, тогда как носители идеи цивилизации неизменно связывались с тайными силами, мечтавшими о мировом господстве или даже уже установившими мировое правительство (Никитин 1994а: 102–103, 126, 129, 161; 1994б: 20; 1995: 17–18, 167–169, 233–234, 404). В его книгах содержались стандартные выпады против хазар и иудаизма: в частности, иудейский бог обвинялся в необычайной жестокости, в ненасытной жажде кровавых человеческих жертв, в стремлении полностью уничтожить славян (Никитин 1994а: 115–117; 1995: 22, 36–37, 54–55). Не обходился вниманием и «кровавый навет» (Никитин 1995: 389).
Заклятыми врагами Олега представлялись масоны, или «жидомасоны», которые служили идее прогресса, цивилизации и для которых свободолюбивый «неуправляемый» славянский народ представлялся высшей опасностью и поэтому должен был исчезнуть (Никитин 1994а: 128–129; 1995: 167–168, 217, 231, 234). Автор отдавал дань неоязыческой мифологеме о том, как князь Владимир, выполняя заказ масонов, оплел Русь христианской сетью и превратил русичей в рабов. Одновременно читателю недвусмысленно давалось понять, что вредоносные тайные силы, стремившиеся к мировому господству, были связаны именно с евреями (Никитин 1994а: 457–460; 1994б: 7, 254, 269, 273–274; 1995: 406, 413). Герои Никитина позволяли себе и откровенно антисемитские заявления, к которым Олег, правда, относился как будто бы скептически (Никитин 1994б: 253–260). Видимо, автор все же принимал некоторые меры предосторожности, чтобы отвести от себя возможные обвинения в антисемитизме. Правда, с каждым новым романом он делался в этом отношении все смелее и раскованнее.
Обращает на себя внимание тот факт, что в рассматриваемых книгах Олег действовал в союзе с христианами. При этом русское язычество представлялось фундаментом, на котором возникли все более поздние религии, в том числе мировые (Никитин 1994а: 164; 1994б: 67–68). В то же время, воссоздавая славянские языческие мифы, автор без зазрения совести черпал материалы из Ветхого Завета (Никитин 1995: 34, 116, 258) и в целом христианской символики. Так, обращаясь к волхву Олегу, люди нередко называли его «Святой Отец» (Никитин 1995: 235). Как бы то ни было, отношение автора к христианству было довольно благосклонным и снисходительным как к младшему брату язычества, но все еще молодому и невежественному (Никитин 1994б: 24). В своем представлении о язычестве Никитин сближался с позицией газеты «Родные просторы», о чем свидетельствует следующая позиция Олега: «Мой бог – разум, знание… Мой мир вообще без богов» (Никитин 1994б: 116). Иными словами, и здесь «язычество» оказывалось прикрытием для откровенного атеизма.
Русичей автор представлял едва ли не основой, на которой сформировались все прочие народы (Никитин 1994а: 108, 353). Они объявлялись потомками скифов, которые якобы когда-то широко расселялись от Передней Азии до Западной Европы, передавая местным народам свои культурные достижения и своих богов. В частности, с точностью до наоборот заявлялось о том, что греки унаследовали своих богов от скифов. Скифам же приписывалось и сооружение ранних финикийских городов, причем в тот период, когда скифов и на свете-то не было. Одновременно финикийцы объявлялись «чистейшими русами», которым и приписывалось создание древнейшей в мире письменности. Наряду с финикийцами хананеи также отождествлялись с русскими племенами. Тем самым, древний Левант показывался исконно русской территорией (Никитин 1994б: 232–233, 241, 264, 265). Устами одного из своих героев автор воспроизводил крайние образцы русских неоязыческих мифов о происхождении всех народов мира от русов (Никитин 1994б: 261–270). Сам автор как будто бы относился к этим построениям с известной долей иронии, хотя и не без симпатии. Все же мысль о культурном приоритете русов-язычников, которых он упорно отождествлял со скифами (см., напр.: Никитин 1995: 405), ему была, безусловно, дорога, равно как и манихейское представление о вечной борьбе между силами Света и Тьмы, которым в ближайшем будущем предстоит окончательная битва (Никитин 1994б: 472). Вряд ли надо пояснять, кто для него представлял силы Света, а кто – Тьмы. Это достаточно ясно из изложенного выше контекста его повествований. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что часть неоязычников склонны к компромиссу с христианством во имя совместной борьбы с «жидомасонским заговором».
В 1990-х гг. Никитин, видимо, активно занимался самообразованием, в результате чего изменил свою трактовку целого ряда ключевых событий древней истории. Теперь он значительно смягчил свою позицию в отношении евреев и христианства и, похоже, с еще большей иронией стал относиться к неоязыческим мифам. Во всяком случае, герои его последующих книг нередко занимают в отношении их едва ли не диаметральные позиции. Все это затрудняет ясное понимание авторского отношения к соответствующим построениям. Как бы то ни было, автор не расстается с великим «славяно-арийским» мифом, в том или ином виде постоянно присутствующим в его произведениях. Речь там идет и о «скифских» предках славян, и о «вожде тавроскифов» Ахилле, якобы участвовавшем в Троянской войне, и о «походах предков на фараоновский Египет», и о якобы «славянском вожде» Аттиле, и о русах как первом народе на земле, давшем жизнь всем другим народам, и об их «едином боге Трояне», и, конечно же, об «арийских предках» (Никитин 1996а. Т. 1: 19–20, 42–44; Т. 2: 180, 207–208, 271–272, 286; 1996б, 1997). Разумеется, упоминается и «ветвь русов», осевшая в Палестине и построившая древнейшие местные города; звучат уже известные нам кодовые названия «Еруслан», «Сиян-гора»; утверждается, что Назарет был исконным «славянским городом» (Никитин 1996а. Т. 2: 207), из чего делается вывод о славянстве Иисуса Христа (Никитин 1996а. Т. 2: 393).
Важно, что в одном из произведений Никитина раскрывается та особенность языческих верований, которой так дорожат современные неоязычники, противопоставляя это христианству. Ведь дохристианские боги отличались силой и мужеством, они никогда не дали бы себя в обиду. А христианство, как и учение Яхве, не забывает добавить Никитин, воспитывает своих последователей в покорности, заставляет терпеть издевки и оскорбления (Никитин 1996а. Т. 1: 24). Кроме того, язычество отличается веротерпимостью, а христианство ни при каких условиях не признает других религий (Никитин 1996а. Т. 2: 86–88).
Все же теперь Никитин готов видеть не только отрицательные, но и положительные стороны христианства. По-прежнему обвиняя христианство в уничтожении «богатой языческой книжной традиции», он признает, что оно делает мир единым и «убирает стены между народами». Мало того, теперь проблема христианизации напрямую увязывается с деятельностью византийцев, а вопрос о евреях полностью снимается (Никитин 1996а. Т. 1: 145; Т. 2: 301–302). Никитин идет и еще дальше, устами раввина выдвигая версию о том, что не фарисеи, а саддукеи приговорили Христа к смерти, причем это произошло против воли большинства – народ якобы ненавидел саддукеев и впоследствии жестоко с ними расправился (Никитин 1996а. Т. 1: 153–156). Конечно, эта версия Никитина искусственна, в особенности когда она пытается убедить читателя в том, что большинство иудеев и даже часть фарисеев одобряли Христа и соглашались с ним. Однако сама по себе попытка снять с иудеев обвинение в убийстве Христа показательна.