Арк
Шрифт:
Стругацкий словно враз постарел и сгорбился.
– Почему ты решил поговорить об этом именно со мной?
Опешив, я растерянно промямлил:
– Ну как же… ваши книги… еще в «Хищных вещах» помню… и сейчас, в «Жуке»… почти везде ведь… мне казалось, вы эксперт в подобном…
Смутившись окончательно, замолчал. А Стругацкий, грустно ухмыльнувшись, вновь плеснул нам коньяка и вдруг прошептал:
– Поверь, о том, как и почему начинаются настоящие перемены, почти никто и никогда не догадывается. А корни
Куйбышев, 1937 год
В кабинет первого секретаря обкома Постышева заглянул охранник и доложил:
– Павел Петрович, прибыл маршал Тухачевский.
– Одну минуту, – ответил тот нарочито громко, – сейчас я закончу и приму Михаила Николаевича.
Дверь закрылась. Постышев молча стоял у окна, с неизменной папиросой в зубах в облаке табачного дыма. Сухощавый и подтянутый, как всегда, но серый цвет лица уже выдавал безмерную усталость от всех тех лихих партийных лет, что остались за плечами. Слушал, как громко, словно отбивая набат, стучат огромные напольные часы. На миг почудилось, что время застывает, заканчивается и все вокруг превратилось в блеклую фотографию. Отгоняя наваждение, чуть дернул чубастой головой, глубоко затянулся. Закашлял в усы – махорка едкая, с Гражданской привык к ней, нынешний табак не переносил, баловство сплошное. Затем проперхал вслух:
– Ну вот и все. Спектакль начинается.
В приемной у стены на стуле сидел Тухачевский, покачивая ногой в такт какой-то своей, внутренней музыке. Его большие, навыкате глаза смотрели вверх, рука подпирала волевой подбородок.
Маршал удивлялся, с чем связана задержка, но не с охраной же об этом говорить. В конце концов, он тут человек новый, второй день только. Надо разобраться для начала в оперативной обстановке. Да и вряд ли надолго придется остаться. Сталин лично пообещал, что скоро вернет его в Москву.
Тяжелая дубовая дверь приемной распахнулась из коридора, и вошли трое. Первый – мужчина в форме старшего майора госбезопасности. Он держал перед собой на вытянутой, дрожащей руке какую-то бумагу. Лоснящееся жиром лицо покрывала испарина. За ним настороженно ступали еще два чекиста, держа правые руки в карманах. Майор остановился за несколько шагов до маршала и спросил:
– Михаил Николаевич?
– Да, а в чем дело?
Услышав привычно-командный голос маршала, толстяк еще больше побледнел, но все же ответил:
– Вот ордер товарища Ежова, вы арестованы.
Тухачевский вскочил и схватился за револьвер. Майор завизжал, словно свинья, от страха. Проворно для своего телосложения перепрыгнул через стол охранника и, пригнувшись за ним, крикнул отшатнувшимся в стороны помощникам:
– Да чего вы стоите, стреляйте, стреляйте же!
Грохнули два выстрела, оба мимо. Из стены полетели куски бетона, посыпалась штукатурка.
А Тухачевский вдруг медленно поднял пистолет к виску и нажал спусковой крючок.
Чекисты боязливо приблизились к упавшему на пол телу. Из
– Он жив, товарищ Попашенко, – сказал один из них.
– Так вяжите его, сейчас ведь встанет, черт, и всех тут положит. Быстрее, болваны!
Те рьяно набросились на лежавшего, орудуя рукоятками пистолетов, словно кастетами. Тухачевский пытался отбиваться, но только еще больше разозлил нападавших. Войдя в раж, они стали бить его и ногами.
– Хватит, хватит, – сказал Попашенко, поднимаясь из-под стола и поправляя форму, – наденьте на него наручники.
Уже чувствуя себя более уверенно, подошел к маршалу, наклонился. Не с первого раза, но сорвал знаки различия.
– Вы арестованы, – повторил, – вас проводят.
Помощники подхватили пленника под руки и вывели.
…Заняв небольшой кабинет в здании парткома, двое чекистов гримировали синяки у переодетого в гражданское Тухачевского. В темном углу, почти сливаясь с обстановкой, сидел невзрачный на вид мужчина, молчавший все это время. Внезапно он сказал:
– Оставьте нас.
Сотрудники, козырнув, безропотно вышли. Хлопнула дверь, и мужчина поднялся со стула. Подойдя вплотную, поинтересовался у арестованного:
– Есть ли какие-то просьбы, пожелания личного характера?
Тухачевский молча смотрел в пол. Налитые кровью глаза полыхали адскими кострами ярости. Незнакомец присел перед ним на корточки и взял рукой за подбородок. Маршала передернуло от отвращения.
– Я понимаю, как тяжело проигрывать, Михаил Николаевич. Но вас, считайте, больше нет. Гарнизон даже не узнает о происшедшем, пока не выведем на суд. А дальше будет поздно.
Мужчина похлопал себя по карманам серого пиджака, достал маленький «браунинг» и протянул маршалу:
– Кажется, застрелиться хотели? Пожалуйста. Возможно, для всех это будет наилучшим выходом. Или, к примеру, застрелите меня. Но это станет не самым разумным поступком, в таком случае вас просто обвинят в убийстве. Берите, Михаил Николаевич, берите. Хотя… я понимаю ваше молчание. Первый раз, на кураже, стреляться несложно. Второй раз нормальный человек уже не сможет. – Он убрал в карман оружие и добавил: – А на сумасшедшего вы не похожи. Ну что же, тогда послушайте и хорошую новость. Хозяин дает вам шанс спасти хотя бы родных. Серго его упросил. Придет время, и условия объявят. А мы с вами еще встретимся на Лубянке. Моя фамилия – Еремеев.
…Постышев сидел в кабинете и с тоской оглядывал окружающее убранство. За годы Гражданской войны он привык к неудобствам. Землянки, нищие деревенские хаты, промерзшие кабинеты, где все было строго функционально и аскетично.
Почему-то вот эти огромные тяжеловесные часы, стоявшие напротив стола, выбивали его из колеи. За дверьми кабинета слышался шум, выстрелы. А Павел Петрович думал лишь об этих чертовых часах. В голове пульсировала кровью одна и та же странная мысль: «Время вышло. Вот только – чье?»