Арка первая: "Порт Даль"
Шрифт:
— У него есть мы! — протестует Фаль.
— Мы лишь заблудшие души, принесённые течением. Странники, выброшенные на его берег прибоем. Может быть, он ищет родственников?
— Странный способ, — фыркает Пан. — Родственников ищут через городскую канцелярию, через храмы Вечны Нашёптанной, через Дом Теней, наконец. Их не найти, заманивая в театр случайных людей с улицы.
— С чего ты взял, что случайных? — Фаль мотает головой так, что кончики ушей хлопают её по щекам. — Мастер ничего не делает случайно!
— Мне другое интересно, — задумчиво сказал Пан. —
— И что это может быть за тайна?
— Знаешь, Фаль, — сказал козёл, загадочно понизив голос, — я давно думаю, что наш Мастер — бастард Падпараджи Единождымученицы. Не зря он про неё такую пьесу написал!
— Да ладно, — отмахнулась гномиха, — про неё куча пьес написана. Яркая личность… Да и не может быть мастеру двести лет. Даже если он из демиургов.
— А кто сказал, что Верховная Птаха тогда погибла?
— Вот не начинай, Пан! Скольким несчастным бабам отрубили большие пальцы, чтобы выдать их за выжившую Падпараджу? Иной раз на одной ярмарке одновременно штуки три собирали деньги на возрождение Империи, а встретившись, драли друг другу волосья культяпками, выясняя, кто из них самая самозванистая самозванка.
— Я застал Империю и видел Падпараджу, Фаль. Она не из тех, кого просто убить.
— Все однажды умирают, Пан. За двести лет она бы как-то да проявилась.
— Возможно, Верховная Птаха удалилась от мира. Но у её сына может быть совсем другое мнение насчёт реставрации!
— И кого он, по-твоему, ищет, торча по полдня в порту?
— Думаю, бастарда императорской линии. Ребёнок Падпараджи и потомок императора — за таким люди бы пошли. Власть Корпоры давно всех достала, а Империя стала синонимом золотого века Альвираха.
— Жизнь тогда правда текла мёдом и золотом?
— Ничего подобного, — помотал рогами козёл, — но плохое забывается. Если наш Мастер найдёт потомка Императора и станет с ним рядом, Альвирах вздрогнет.
— Умолкните болтливые безумцы,
чьи речи непристойны лицедеям,
ведущим жизнь в тени среди иллюзий! — вступил в беседу Шензи.
— Противны ваши мысли о коварстве,
которым вы беспечно наделили
честнейшего из смертных, Полчек Кая! — добавил Банзай.
— Не он ли поглощён одним искусством,
служа лишь театральному призванью,
единой Мельпомене посвящая
свои и устремленья, и желанья? — продолжил Шензи.
— Лишь этим объяснением
мы не подвергнем Мастера деянья
постыдным обывательским сомненьям! — укоризненно подытожил Банзай.
— Эд? — спросил нетерпеливо Пан третьего голиафа. — Я ничего не понял!
— Мои сиблинги хотели сказать, что Мастер Полчек безусловно выше пошлых политических интриг, которые вы ему приписываете. Он гений театра, и его не следует мерить обывательскими мерками. Его жизнь — великий перфоманс, его творчество однажды потрясёт мир, а все его действия лишь поиск достойных выразительных средств для его гениальности. Кто знает, кого он ищет? Не того ли, кто однажды заменит болтливого вонючего козла у руля будущего величайшего театра современности?
— Так вот что вы про меня думаете, лысые мудилы? — возмущённо затопал копытами козел. — Вы, бездарности, считаете, что чего-то стоите без своего режиссёра? Лишь моя работа с магией иллюзий придаёт завершённость гениальным творениям нашего Мастера! И она же помогает скрыть вашу сценическую никчёмность от глаз искушённой публики! Да что вы вообще понимаете в искусстве, горные людоеды? Если бы не моя специфическая внешность, Альвирах не знал бы актёра лучше! И, кстати, я не «вонючий козёл», а демон, имеющий форму козла. Я не ем и не испражняюсь.
— Воняешь ты, Пан, всё равно как настоящий, извини, — сказал примирительно Кифри.
— Это психосоматика, — буркнул Пан. — Мой запах у вас в мозгах, а не в носу.
— Вот именно, — вздохнула Фаль, — нос хоть заткнуть можно.
* * *
— Франциско! — спрашивает вернувшийся в своё кресло в кабинете Полчек Кай.
— Да, господин?
— С какой целью ты прячешь от меня сегодняшнюю газету?
— Я бы ни за что не позволил себе, господин!
— Ты сунул её за стойку для зонтов, когда думал, что я не вижу. Это не лучшее место для свежей прессы.
— Вы правы, господин. Нам следует поставить в прихожей мусорное ведро. Единственно достойный сосуд для этого позорного вместилища врак и мерзкой клеветы.
— О, значит, наш вчерашний спектакль не прошёл незамеченным критиками?
— Вы о гнусных писаках с грязными перьями, которые они вынимают из глубины собственного ануса, чтобы написать очередной пасквиль коричневыми чернилами оттуда же?
— Кажется, сегодня там нечто особенное, — довольно кивает Полчек. — Обычная разгромная рецензия тебя бы так не возбудила. Будь любезен, прочти.
Гоблин, демонстративно кряхтя, отправляется за газетой. Возвращается, держа её двумя пальцами за уголок, как будто в руке у него не сложенные листы дешёвой серой бумаги, а дохлая крыса.
— Господин, вам не следует…
— Франциско Шнобель Пятый! Я сам знаю, что мне следует, а что нет.
— Как скажете, господин! — покорно склоняет ушастую голову гоблин и, брезгливо вытирая пальцы о сюртук, разворачивает газету.