Аркадий Бухов
Шрифт:
— Ну, ругают? — засмеялся Коля. — И здорово? Чего же это они?.. Содрать, наверное, хотели… Я и сам не особенно долюбливаю балет — так, лошадиное искусство…
Балерина покраснела.
— Вы забываете, — с деревянной улыбкой сказала она, — я ведь балерина…
— Ну, кого чем Бог обидит, — пошутил Коля и подмигнул Паевой, — не знаю, собственно, что с вами говорить…
Плохой я знаток в этой… хореомании, Терпсихоре, так сказать…
Паева смущенно улыбнулась и посмотрела в окно.
— Знаете, вот к городскому голове придешь, — там есть что-то…
— Нет… Я читаю, — немного взволнованно ответила балерина. — только я, собственно, не знаю…
— Может быть, в отставку выходите, — доставая блокнот, спросил Коля, — вам под сорок? Пенсия будет?
— Н-нет… до пенсии далеко, — теребя платок и смотря в сторону, ответила Паева. — Я на гастроли уезжаю, в Америку.
— В Аме-е-е-рику? — протянул Вытридов. — Танцевать? Вот тоже… Американцы. Знаете, чудаки. Сами не знают, чего хотят.
Паева со злобной нетерпеливостью постучала пальцами.
— Здорово обстановочка-то стоит, — огляделся кругом себя Коля, — нелегко, наверное, добыть деньжищ. Жалованья, наверное, не бвльше двухсот получаете, а вот за ту картину, поди, пятьсот отвалили. Именно уж трудом праведным..
— Послушайте, — встала Паева, — неужели… неужели у редакции не было… сотрудников, что ли… более вежливых, чтобы послать сюда…
— Да меня никто и не посылал, — просто сказал Коля, — я сам пришел. Николай Александрович Вытридов не посылается, он приходит сам.
— Оставьте меня, — гневно сказала Паева, — я не могу дать интервью…
— И не надо, — кинул Коля, — если еще всякая балерина ломаться будет…
— Идите вон, — крикнула Паева, — нахал…
— Сударыня, — строго произнес Вытридов, поднимаясь с кресла, — я слишком американец, для того чтобы бить женщину, но предупреждаю вас, что моя газета сумеет такое о вас написать, что вам не поздоровится…
— Вон, вон, вон, — исступленно кричала балерина, — шантажист, мерзавец… Настя, позовите швейцара… швейцара, швейцара…
— Ты слышала? — строго спросил Вытридов, надевая пальто. — Слышала, прислуга? Когда я приду описывать твою барыню за ее скандал, тебе же отвечать придется. Открой двери…
IV
— Войдите, — и я поднял голову от газеты.
— Ну…
— Дура-баба. — холодно произнес Коля, войдя и снова постукивая палкой о стол. — Паева-то ваша. Ей бы с мясниками разговаривать, а не с писателями. Ничего не устроилось. Сидите без интервью.
— Вытридов… Послушайте, вы… Кто вас просил ехать к Паевой?
— Никто не просил… Если этак дожидаться, пока вы сообразите, — без хлеба насидишься. Есть еще поручение?..
— Никакого поручения. Вытридов. Слышите, вы. Я не хочу из-за вас терпеть неприятности…
— А что, по телефону ругалась? — засмеялся Коля. — Вот тоже, скажу я вам,
— Мне некогда, Вытридов, до свидания. Прощайте.
— До скорого, — сказал он, — крепкие очень курите… Послабее у вас нет?.. Ну. ладно… Копайтесь. Я вам министра одного достану, он у меня не вырвется. Я умею брать за горло… Пока…
В соседней комнате кто-то горячо спорил, и через несколько минут я услышал Колин голос.
— Затхлые вы все, — убеждал он кого-то, — пресные вы все. В вас горения нет. Инициативы нет. В наше время нельзя не быть американцем… А вы что?.. Эх вы!..
На другой день мне пришлось поехать в одно из министерств для личных объяснений.
Громоотвод
I
Я страшно не люблю отупевших, нелюбознательных людей, для которых все, выходящее из тесного круга их профессиональных интересов, тупо, мертво и ненужно, и слушать около двух часов хорошо продуманный, небездоказательный рассказ о том, что если бы местное мясо перевезти на гамбургскую биржу, то будет известное колебание цен, я не мог.
Поэтому-то я встал и вместо задуманных двенадцати часов, которые свободно можно было растянуть до двух, ушел в восемь часов вечера, полный презрения к этому черствому, мучительно-спокойному человеку, которого слепой случай, и ничто другое, натолкнул сделаться отцом Нины.
Отправляясь к Удртиным, я обычно распределял время так:
Разговор в передней (полушепотом) с Ниной о том, как ловким движением проскользнуть из столовой в ее комнату.
Разговор за чаем с папой о поднятии нефтяной промышленности в Гренландии.
Легкое припоминание папы вчерашних биржевых цен.
Вынужденный спор о том, нужно ли уходить домой после чая сразу или оставаться.
Мамин рассказ о разбитой сегодня миске и об общем огрубении прислуги.
И все же, несмотря на такое явно несправедливое распределение моего рабочего времени у Улитиных, в рубрику пребывания с Ниной вдвоем я мог вставить свободно два или три часа, изредка прерываемых приходом дорогого папы, с рассказом о том, что узкоколейные дороги, видимо, переживают сильный кризис и что его знакомый инженер совершенно тождественного с ним мнения.
Иногда предполагаемый распорядок круто менялся, и, вместо того чтобы отпустить нас с Ниной отдышаться от очередного рассказа о неудачных операциях сибирского банка, папа садился поудобнее в кресло и читал нам вслух, сопровождая ценными и не без известной насмешливости замечаниями отчет местного общества борьбы с бугорчаткой.
Нина с трагической улыбкой кивала в такт чтецу головой и бессильно смахивала крупные набегающие слезы. Я смотрел в окно на заснувшего извозчика с таким бешеным вниманием, как будто бы и он. и его лошадь были теми только что найденными существами, с которыми я хотел навеки соединить свою одинокую, полную разочарований жизнь.