Арктический экзамен
Шрифт:
Такая мольба в глазах у кока! Еще колеблется Иван: может, потерпит Сапунов, ну что стоит потерпеть? Надо полюбоваться экзотикой, сбегает наверх. Хм, вместо гимнастики! А то Борисов привяжется: зачем разрешил, понимаете, утопим электростанцию, понимаете…
Тут радостный возглас в динамике, вахтенный магрос взликовал:
— Внимание! На траверзе левого борта — кит, товарищи! На траверзе левого борта… Можете сфотографировать!
Сапунов только руками развел, ну что, мол, я говорю!
Сходил Пятница за кувалдой и ломиком:
— Работай!
— Ты ничего не видел, ничего не знаешь! — обрадовался
— Ладно уж, чего там…
Теперь работают вдвоем, по очереди. Крепенько прихватили сварщики стальную пластину. Но велико желание впустить на камбуз дневной свет, веселое солнце, которое опять выпросталось из туч и тумана, сыплет на воду золотые слитки. С тихим всплеском падает в воду задрайка, уходит на дно в нескольких милях от острова Айон.
— Спасибо, Ваня, за инструмент, век не забуду! — кок сияет, как сегодняшнее море. — Благодать-то на улице, Иван!
— Хм, на «улице» нынче пять градусов тепла. На «Буслаеве» поливают вон из шлангов палубы. Чистятся, марафетятся морячки…
Иван идет наверх, там врубили музыку, к великому удовольствию нерп. Не электростанция — туристический пароход! «К добру ли? — думает Пятница. — К добру ли вся эта катавасия с кувалдой, ломиком, с палубным усилителем, включенным на полную мощность, кажется, впервые за последние десять дней?» Когда-то мать говорила: «Не к добру веселишься, Ваня!» Так и выходило: сначала смех, потом — слезы. Это уж как заведено…
На вахту заступать вечером. Празднично, суматошно тянется время, не тяготит, радует. Кому не лень опять на тентовой палубе. Такого дня, такого солнца еще не бывало. Кажется, брось на воду камешек, как бросал в детстве, он долго будет скакать и пружинить по ровной поверхности моря…
Но из блеска и света полдня стремительно, как гигантская серебряная субмарина, всплыла вдруг, перечеркнув дорогу, ледовая перемычка. Умерла музыка над палубой. Как на дыбки, приподнялся ледокол — буксировщик, атаковав на малом ходу первую льдину: что там впереди? С утробным вздохом льдина разламывается, выпрастываясь из-под форштевня. А «Решительный» уже передает:
— Не спешите, поищу разводья!
Ищи, спасатель, ищи! Такой уж тебе фарт опять выпал. И рыскает вдоль перемычки спасатель, тычется носом туда и сюда, как челнок. И опять сообщение:
— Осторожно лавируя, можно двигаться!
Разве привыкать лавировать? Матросы и боцмана опять по своим местам кинулись. Иван за полушубком успел сходить. Подул северо — восточный. Как это: норд — ост! Не ровен час, за перемычкой и шторм прихватит! А он действительно уже надвигается — темно — зеленый, укладистый, злой. Внезапно — все в Арктике происходит внезапно — загустело небо, пропали куда-то каменные столбы высокого побережья, словно разбежались, чуя недоброе. Еще недавно Пятница разглядывал их в бинокль, восторгался дивом: так похожи эти столбы на человеческие изваяния — чудилось, будто стоят на высоком берегу тоскливые бабы, поджидают с моря ушедших на промысел мужчин…
Перемычка уже позади. И то же диво, что позади. Глянул Иван назад — оглушительное нагромождение торосов, словно прошлись засугробленным полем гигантские снегопахи, наделали дел, наворочали и скрылись за увалом. Он с удивлением покачал головой, все еще не отрывая взора, будто и вправду через минуту — другую, натужно рыча, покажется из-за тороса знакомый «С — 100», высунется из кабины соседский тракторист, сорвет с головы шапку: «Привет, Ваня — я, какая встреча!»
Но никого. Почудилось еще, будто белый медведь мелькнул тенью. А может, в самом деле, мишка!..
Первый вал ударил без прицела, неловко, жалеючи. Взбрыкнул, напружинясь, буксирный трос, и зелено — оранжевая радуга, вспыхнув в мельчайшей россыпи брызг, перекинула мостик к ледоколу. Она тут же исчезла за новой горой воды, которая накатилась уже уверенней, хлестанув наотмашь по борту, раздвоилась, осыпав ледяным душем надстройку до самой рубки. И пошло…
— Ложусь в дрейф на волну. Как у вас дела? — это капитан ледокола — буксировщика забеспокоился.
— Все в порядке, — ответил в микрофон Глебов. — На всякий случай подкрепили еще турбины. Если потребуется, возьмем дополнительный балласт.
— Действуйте, успехов вам.
Десять метров до трапа Пятница достиг не сразу. Пока зябкий, с ледяной начинкой душ зависал над смотровой площадкой рубки, он, широко расставив ноги, оберегался с подветренной стороны, вжимаясь в надстройку всем телом. Секло по лицу, и, словно дробью, хлестало по брезенту полушубка. Когда вся грузная масса судна набирала духу для нового размаха, чтоб повторить гигантскую амплитуду, он улучил момент, чтоб сделать перебежку и ухватиться за поручни. Расчет не удался, и Пятнице пришлось возвратиться на исходную позицию.
По тентовой палубе гуляли потоки воды, не успевая заполнять узкие шпигаты. Полотнище флага, которое час назад весело колыхалось на мачте, теперь намокло, пропиталось солью, выглядело далеко не геройски. Пятница подумал о том, что, наверное, надо бы спустить флаг — для сохранности, но не вспомнил, как правильно поступить. Раз не распорядился до сих пор капитан…
Стремился Иван на камбуз, где, наверное, Сапунов и не радуется тому, что утворили пару часов назад с заглушкой иллюминатора. Как он там? Удар волны в районе камбуза настолько силен, что немудрено…
Почему не спустился Иван из рубки на главную палубу внутренним трапом, через коридоры жилых кают, а ринулся к наружному, под острым углом уходящим вдоль двенадцатиметровой высоты надстройки, которую осыпало сейчас брызгами, потом он никак не объяснит себе: почему?
Станцию клало с борта на борт. Не отпускала еще и килевая качка, и судно в каком-то странном спиралеобразном движении уходило в каждый провал пенной пучины.
Перегнувшись пополам, циркульно выбросив ногу в очередном толчке, он поймался за оба поручня и, как с горки, тормозя каблуками о ступеньки, быстро заскользил вниз. Со стороны это выглядело странным, нелепым, если б кто-то наблюдал со стороны. Но мыслимо ли кому торчать на палубе сейчас? Здесь, в двух метрах от воды, волны захлестывали через фальшборт и стоило ловкости добраться до двери, ведущей внутрь судна. Шарахаясь от переборки к переборке, добрался Иван до камбуза. Бачок на плите, защелкнутый крышкой и стиснутый по бокам штормовыми поддержками, урчал, пуская фонтанчики пара. Эмалированное ведро догоняло по палубе банку сгущенного молока. Притиснутые в угол буфета, стаканы при каждом наклоне станции круглили свои тонкие рты.