Армадэль. Том 1

Коллинз Уильям Уилки

— В семействе майора Мильроя, сэр, кажется, ослаб где-то какой-то винтик, — послышался голос Педгифта-младшего. — Вы заметили, как выглядели майор и его дочь, когда мисс Гуильт приносила свои извинения за опоздание? Не заметили? А помните, что сказала мисс Гуильт?

— Что-то о миссис Мильрой, не так ли? — ответил Аллэн.

Голос Педгифта странным образом трансформировался на тон ниже:

— Мисс Гуильт прибыла в коттедж сегодня после обеда, сэр, как раз к тому времени, как я и предполагал, и она могла бы присоединиться к нам вовремя, как мы и рассчитывали, если бы не миссис Мильрой, сказала она. Миссис Мильрой потребовала, мол, ее наверх, как только она вошла в дом, и продержала

ее у себя добрых полчаса, если не больше. В этом заключались извинения мисс Гуильт за опоздание, мистер Армадэль.

— Ну и что из этого?

— Вы, кажется, забыли, сэр, о том, что все соседи вокруг постоянно слышали о миссис Мильрой с тех пор, как майор поселился среди нас. Нам всегда говорили, ссылаясь, кстати, на доктора, что она слишком больна, чтобы принимать у себя кого-либо. Не странно ли, что она вдруг стала настолько хорошо себя чувствовать, чтобы быть в состоянии принять мисс Гуильт (причем в отсутствие мужа), как только мисс Гуильт вошла в дом?

— Нисколько! Вполне естественно, что она сочла необходимым тут же познакомиться с гувернанткой своей дочери.

— Хорошо, мистер Армадэль. Но майор и мисс Нили смотрели на это несколько иначе. Я наблюдал за ними обоими, когда гувернантка сообщила, что миссис Мильрой потребовала ее наверх. Если я когда-либо видел выражение крайнего испуга, то это было, на лице у мисс Мильрой, и я должен сказать (если мне будет позволено, строго между нами, навести тень на репутацию галантного солдата), что и сам майор был в таком же состоянии. Поверьте моему слову, сэр, там, наверху, в вашем милом коттедже, что-то неладно, и мисс Гуильт уже замешана во всем этом.

Последовала минута молчания. Потом Мидуинтер снова услышал голоса, но уже несколько подальше от дома. Аллэн, наверное, решил немного проводить Педгифта-младшего.

Некоторое время спустя голос Аллэна послышался снова, уже под порталом. Он справлялся о своем друге. Слуга сообщил ему то, что передавал Мидуинтер. После этого вокруг снова воцарилась тишина, которую ничто не нарушало, пока не пришло время запирать дом, шаги слуг то тут, то там, лязг запираемых дверей, лай потревоженной собаки, донесшийся с конюшни…

Мидуинтер непроизвольно встал с места, чтобы зажечь свечу, но голова его закружилась, рука дрожала. Он отложил спички и снова сел. Разговор между Аллэном и Педгифтом-младшим перестал занимать его, как только он прекратился. Нисколько не беспокоило его больше и то, что было уже очень поздно, а он так ничего и не написал Аллэну. Его физические и интеллектуальные силы были на пределе, и он с полным безразличием думал теперь о том, что и наступающий день непременно принесет ему массу неприятностей.

Прошло некоторое время и тишина вновь была нарушена голосами на дворе. На этот раз разговаривали мужчина и женщина. По первым же немногим словам, которыми они обменялись, можно было понять, что встречаются они украдкой и что мужчина — один из слуг в Торп-Эмброзе, а женщина — служанка из коттеджа.

И снова, как только они обменялись приветствиями, новая гувернантка оказалась единственной темой разговора. Женщину переполняли недобрые предчувствия, навеянные исключительно прекрасной внешностью мисс Гуильт, которые она без удержу высказывала мужчине, безуспешно пытавшемуся повернуть разговор на другие темы.

Рано или поздно, пусть он запомнит ее слова, говорила служанка, в коттедже разразится ужасный скандал. Ее хозяин (только это никому не надо передавать) живет со своей миссис ужасно. Майор — а он лучший из мужчин — не допускает в свою голову и мысли ни о ком и ни о чем больше, как только о своей дочери и своих вечных часах. Но стоит только миловидной женщине появиться поблизости, как миссис Мильрой уже ревнует его к ней, ревнует, не зная меры, как одержимая мечется на своей кровати. Так вот, запомни, что я говорю: не пройдет и нескольких дней, как мы увидим, что прибытие миссис Гуильт (а она, конечно же, очень миленькая, несмотря на свои ужасные волосы) подольет масла в огонь, и миссис Мильрой снова взбеленится. Если этого не произойдет, то это будет не миссис, а кто-то другой. И как бы ни обернулось все, вся вина и все проклятия падут на этот раз на дом матушки майора. Старая леди и миссис сильно поссорились два года назад. Старая леди ушла тогда из дома майора в ярости и сказала сыну в присутствии всех слуг, что, если бы у него в голове была хоть искорка разума, он не позволил бы своей жене до такой степени подчинить его своему дурному нраву. Было бы, наверное, не правильно обвинять мать майора в том, что она умышленно подобрала миловидную гувернантку, чтобы насолить его жене. В то же время можно с уверенностью сказать, что старая леди не стала бы потакать ревнивым капризам своей невестки и не отказалась бы от способной и респектабельной гувернантки для свой внучки только потому, что эту гувернантку Господь наградил миловидной внешностью. Как все это кончится (а это, без сомнения, закончиться плохо), никто не может сказать. Уже сейчас все выглядит (по мнению миссис Мильрой) настолько мрачно, что дальше некуда. Мисс Нили плакала после целого дня удовольствий (это один плохой знак); миссис не нашла виноватого в этом (это другой плохой знак); хозяин пожелал ей доброй ночи от двери (третий плохой знак); гувернантка заперлась у себя в комнате (это самый плохой знак, то есть получается, что она не доверяет слугам!)…

Так эти излияния непрерывным потоком через открытое окно достигали ушей Мидуинтера, пока не пробили часы на конюшне. Когда отзвучал последний удар, голосов уже не было слышно, и тишина больше не нарушалась ничем.

Прошло еще немного времени, и Мидуинтер сделал новую попытку подняться. На этот раз он зажег свечу без особых затруднений и взял перо.

Теперь, с первой же попытки, у него как будто все пошло хорошо. Неожиданная легкость и выразительность в изложении удивляли его. Заподозрив, что тут что-то не так, он поднялся из-за стола, смочил голову и лицо водой, вернулся к столу и начал читать то, что он написал. Язык был почти непонятен — незаконченные фразы, слова не на месте, каждая строка отражала протест утомленного мозга против безжалостной воли, вынуждавшей его действовать…

Мидуинтер разорвал листок, точно так же, как он поступил со многими листками до этого, и, сдавшись наконец в неравной борьбе, положил утомленную голову на подушку. Почти в тот же момент им овладело полное изнеможение, и, не успев загасить свечу, он уснул.

Его разбудил шум у дверей. Солнечный свет врывался в комнату, свеча догорела, слуга ждал за дверью с письмом в руке, полученным с утренней почтой.

— Я осмелился разбудить вас, сэр, — сказал слуга, когда Мидуинтер отворил дверь, — потому что на этом письме написано «весьма срочное», и я думал, что, может быть, это письмо очень для вас важно.

Мидуинтер поблагодарил его и взглянул на письмо. Оно было важно: почерк был мистера Брока.

Мидуинтер повременил, чтобы собраться с мыслями. Разорванные бумаги на полу напомнили ему в одно мгновение, в каком положении он находился. Он опять запер дверь, боясь, чтобы Аллэн не встал ранее обыкновенного и не пришел его расспрашивать. Потом, вяло и как бы без интереса к тому, что ректор мог писать ему теперь, он распечатал письмо мистера Брока и прочел:

"Вторник.