Армадэль. Том 1
Шрифт:
Он посмотрел и увидел двух женщин, которые медленно удалялись от него к коттеджу. Та, которая была ниже ростом, ни на минуту не привлекла его внимания — он ни на минуту не остановился на мысли: дочь это майора или кто другая. Глаза его были прикованы к другой женщине, которая шла по дорожке сада в длинном легком платье с непринужденной обольстительной грацией. Прямо перед ним находилась опять женщина, которую он уже видел спиной к нему, женщина на берегу озера.
Можно было надеяться, что они, прогуливаясь по дорожке, повернутся к беседке. Этого-то и ждал Мидуинтер. Сознание того, что он вошел в чужие владения, не остановило его при входе в беседку и не беспокоило его даже теперь. Тонкая чувствительность его натуры, изнемогавшей от жестоких страданий прошлой ночи, притупились.
Волосы в описании ректора были светло-каштановые и негустые. Волосы этой женщины, великолепно роскошные, имели непростительно замечательный оттенок, который предубеждение северных наций никогда не прощает, — они были рыжие! Лоб в описании ректора был высок, узок и шел покато к вискам; брови были слабо обозначены, глаза малы и серого или карего цвета. Лоб этой женщины был низок и прям, широк к вискам; брови, резко и нежно обозначенные, были несколько темнее ее волос; глаза большие, блестящие, открытые, чисто голубого цвета, без малейшей примеси серого или зеленоватого, так часто представляемого нашему восторгу в картинах или книгах и так редко встречаемого в живом лице. Нос в описании ректора был орлиный. Нос этой женщины был прямой и нежно очерченный, как у древних статуй и бюстов. Губы в описании ректора были тонки и верхняя длинна; цвет лица тусклый и болезненно бледный, подбородок узкий, и на левой стороне его родимое пятно или шрам. Губы этой женщины были полны, великолепны, чувственны; цвет лица ее был того прелестного оттенка, который сопровождает такие волосы, какие были у нее, — с самым нежным румянцем на щеках, с самой теплой и мягкой белизной на лбу и на шее. Подбородок, круглый и полный, не имел ни малейшего пятнышка. Она подходила ближе и ближе, все прелестнее и прелестнее при блеске утреннего света, самым поразительным противоречием, какое только могли видеть глаза или представить себе воображение, с описанием в письме ректора.
И гувернантка, и ученица подошли к беседке, прежде чем приметили Мидуинтера, стоявшего в ней. Гувернантка первая увидела его.
— Это ваш знакомый, мисс Мильрой? — спросила она спокойно, не вздрогнув, не обнаружив ни малейшего удивления.
Нили тотчас его узнала. Предубежденная против Мидуинтера его поведением, когда его друг представил его в коттедже, она теперь просто ненавидела его, как первую причину ее размолвки с Аллэном на пикнике. Лицо ее вспыхнуло, и она отошла от беседки с выражением беспощадного удивления.
— Он друг мистера Аллэна, — отвечала она резко. — Я не знаю, что ему нужно и зачем он здесь.
— Друг мистера Армадэля?
Лицо гувернантки просияло внезапным интересом, когда она повторила эти слова. Она отвечала на взгляд Мидуинтера, пристально устремленный на нее, таким же пристальным взглядом.
— С моей стороны, — продолжала Нили, — сердясь на нечувствительность Мидуинтера к ее присутствию, — я нахожу, что обращаться с садом папа, как с открытым парком, очень дерзко.
Гувернантка обернулась и сделала короткий выговор.
— Любезная мисс Мильрой, надо обратить внимание на некоторые различия. Этот джентльмен друг мистера Армадэля, а вы говорите с ним, как с совершенно посторонним человеком.
— Я выражаю мое мнение, — возразила Нили, сердясь от насмешливо-снисходительного тона, с которым гувернантка обращалась к ней. — Это дело вкуса, мисс Гуильт, а вкусы бывают разные.
Она сердито отвернулась
— Она очень молода, — сказала мисс Гуильт, как бы прося с улыбкою снисхождения Мидуинтера. — Как вы должны сами видеть, сэр, она — избалованный ребенок.
Она замолчала и выказала только на одно мгновение удивление от странного молчания Мидуинтера и его странной настойчивости не спускать с нее глаз, потом села с очаровательной грацией и готовностью помочь ему выйти из затруднительного положения, в котором он находился.
— Так как вы зашли в вашей прогулке уже так далеко, — продолжала она, — может быть, вы сделаете мне одолжение и возьметесь передать поручение вашему другу? Мистер Армадэль был так добр, что пригласил меня посмотреть торп-эмброзский сад сегодня утром. Будьте так добры, скажите ему, что майор Мильрой (вместе с мисс Мильрой) позволяет мне принять это приглашение. В двенадцатом часу.
Глаза ее остановились на минуту с возросшим интересом на лице Мидуинтера. Она ждала — все напрасно — хоть слова от него в ответ, улыбнулась, как будто его необыкновенное молчание скорее забавляло, чем сердило ее, и пошла за своей ученицей в коттедж.
Только когда она скрылась из виду, Мидуинтер пришел в себя и постарался осознать хорошенько положение, в котором он находился. Удивление, приковывавшее его к месту до этой минуты, происходило вовсе не от красоты гувернантки. Единственное ясное впечатление, которое она произвела на него, заключалось в изумительном противоречии, которое представляло ее лицо, от одной черты до другой, с описанием в письме Брока. Все, кроме этого, было неопределенно и туманно — остались воспоминания о высокой изящной женщине, о ласковых словах, скромно и любезно сказанных ему, и ничего более.
Он сделал несколько шагов по саду, сам не зная зачем, остановился, посмотрел туда и сюда, как заблудившийся, узнал с усилием беседку, как будто прошло много лет с тех пор, как он видел ее, и снова вернулся в парк. И тут он бродил сначала, то в одну сторону, то в другую. Голова его еще кружилась от потрясения, пережитого им; все в голове у него смешалось. Что-то машинально побуждало его двигаться, быстро идти без причины, а куда — он сам не знал.
Человек с менее впечатлительным характером был бы поражен теперь внезапным переворотом чувств, произведенным в его душе событием последних минут.
В ту достопамятную минуту, когда он отворил дверь беседки, ничто не волновало его чувств. Так или иначе он дошел до окончательного заключения обо всем, что касается его друга, дошел напряженным процессом мысли. Весь смысл причины, побудившей его решиться на разлуку с Аллэном, исходил от убеждения, что он видел в Герле Мире роковое исполнение первого видения во сне, и это убеждение в свою очередь твердо опиралось на то убеждение, что женщина, одна пережившая трагедию на Мадере, непременно должна быть той женщиной, которую он видел стоящей, как тень, во сне на берегу озера. С этим твердым убеждением он сам сравнивал предмет недоверия своего и ректора с описанием, написанным до мелочей, сделанным человеком, на которого можно было положиться вполне, и его собственные глаза сказали ему, что женщина, которую он видел на Мире, и женщина, за которой Брок следил в Лондоне, не одна и та же. Вместо тени во сне перед ним находилась, по приметам в письме ректора, не та женщина, которая была орудием рока, а посторонняя.
Такие сомнения, какие могли бы взволновать менее суеверного человека, не возникли в его душе при открытии, сделанном им. Ему и в голову не пришло спросить себя: не постороннее ли орудие рока теперь, когда письмо убедило его, что не эта женщина была в сновидении. Подобная мысль не пришла и не могла прийти в его голову. Единственная женщина, которая опасалась его суеверия, была та, которая была связана с жизнью обоих Армадэлей в первом поколении и с судьбой обоих Армадэлей во втором, которая была предметом предостережения его отца на предсмертном одре и первой причиной семейных бедствий, которая проложила Аллэну путь к Торп-Эмброзскому поместью. Словом, женщина, которую он узнал бы инстинктивно, если бы не письмо мистера Брока, в женщине, которую он теперь видел.