Армагеддон №3
Шрифт:
— Ты ветчину у татарки из Мурома брал? Я еще смотрел, смотрел на эти упаковки… Думаю, брать или не брать? Хотел ей в рыло дать, чтоб в вагон не лезла… А гляди, как хорошо идет! — увлекся мясным продуктом собутыльник. Прожевавшись, он похлопал по плечу сникшего Григория:
— Мне кажется, Гриша, мало ты ей внимания уделяешь. Может, вам от этого вашего паскудного попутчика переселиться? Второе купе через два часа освободится. Извини меня, дорогой, но не нравится мне этот тип в черных очках…
— Да все я понимаю, Петрович, но не могу, — оборвал его Ямщиков. — Ты думаешь сам, что предлагаешь?.. Я в принципе где-то начинаю тебя уважать за проявление чувств к этой твоей пассажирке… То да сё. Но посмотри на меня! — для убедительности
— А я тебе откровенно скажу, Григорий! Хоть что ты со мной делай, а не нравится мне этот хмырь в очках — и все! — рубил правду-матку захмелевший Петрович. — Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, что именно он подговорил твою дуру бабло затырить… Но я понимаю, у всех сложности… У меня тоже своих сложностей выше крыши. Я ведь тоже, Гриша, не такой уж одинокий, — захихикал Петрович, разливая по стаканам последнюю бутылку. — Ты вот говоришь, чего я на рюмку чая Аннушку сюда не веду… Не могу я… Не знаю, как она моего товарища воспримет… А вдруг напужается?
— Ты это о чем? — не въехал в тему Ямщиков. — Если о том, на что я подумал, так без извращений намного проще, чудак. Свет вырубил, глазенки прижмурил и вперед! Проблематика-то в чем? Ты же не тот извращенец, который давеча у туалета пытался нашу дурочку со своим «товарищем» средь бела дня познакомить и в купе свое поганое хайло совал!
— Ну и шуточки у тебя, Гриша, — смущенно ответил Петрович, даже в стадии значительного опьянения испытывая неловкость от такой прямолинейности. — Ты совсем уже, Григорий… Я и в лучшие-то годы на таких уродов, которые в пятом купе едут, все-таки не равнялся. У меня до встречи с Аннушкой сложилось крайне негативное убеждение, что все нормальные люди дома сидят, а по железной дороге одни уроды катаются… Но таких я, признаться, еще не встречал! Во-первых, это же явные гомики! Чего этот педик к твоей зазнобе у туалета сунулся — вообще не понимаю. Их все бабы в вагоне боятся, мне Аннушка говорила. Наотрез отказываются соседние купе занимать… Они ведь гомиков сразу определяют, их не обманешь… Ты лучше скажи, вы-то все до конца едете?
— В смысле? — на всякий случай переспросил Ямщиков, безошибочно чувствуя, что проводник вкладывает в этот вопрос тот самый, тревоживший и его самого смысл.
— Не хочешь, не отвечай! — нисколько не обижаясь, сказал Петрович. — Я, как ты сам понимаешь, еду до конца. Мой товарищ пока еще не решил. Но мы оба считаем, что Аннушку надо ссадить заранее. Обидно, конечно, что ездил столько лет… Думал, что все уже повидал… Всех уродов. А, оказывается, главного-то не видел. И вот только теперь… Допивай, Григорий! Нечего на меня так зенками хлопать.
Оставшееся пиво они допивали молча. Вагон баюкало на рельсах, Ямщиков задумчиво глядел на убегавшие за окном маленькие пушистые елочки на бровке покрытого снегом откоса. Напряжение начало спадать, ему вдруг захотелось, чтобы и Флик сейчас сидел с ними в объединяющем, суровом мужском молчании, а не рыдал бы под присмотром Седого. Григорий нисколько не сомневался, что Флик так и воет до сих пор, лупит в подушку маленькими беспомощными кулачками… В глубине души шевельнулось нечто вроде сострадания к товарищу, не справившемуся с новыми для себя бабскими наклонностями. Постепенно события прошедшего дня стали видеться ему в ином свете. Под влиянием портера и недавних похабных рассказов Петровича из богатого железнодорожного опыта, он с неловким смешком вспомнил перекосившуюся мордашку Флика, пинающего дверь тамбура… Сам факт того, что Флик спер у него барсетку, тоже виделся ему уже в несколько иных масштабах. Теперь это уже не казалось громом среди ясного неба или вообще расколовшимися над непосредственно кумполом небесами, а представлялось каким-то незначительным, забавным курьезом. Ну, спер и спер. Спасибо, хоть не все гроши на дурацкие цацки извел… Трусов с блестками накупил, бюстгальтер розовый с бусинками… Молодец, товарищ! Сразу видно, что так и рвется в бой!
Он еще отхлебнул пива и почувствовал, что его неудержимо клонит в сон. Последнее, что он запомнил перед тем, как отдать свою истерзанную переживаниями душу в объятия Морфея, была здоровенная, абсолютно выбивающаяся из реального, башка какой-то змеюки у Петровича над головой. В полутемном купе эта башка, осторожно выглядывавшая из-за стопки байковых одеял на верхней полке, казалась тенью от проносившихся за окном рогатых столбов электропередач. Однако в момент непосредственной отключки Ямщиков неожиданно столкнулся с внимательным, откровенно изучающим взглядом гадины.
Впервые Седой запирал купе на ночь один. Марина, устав от рыданий, забылась тяжелым сном. И хотя дежурить была именно ее очередь, Седой так и не решился ее поднимать. Он сел на нижнюю полку, испытывая нараставшее беспокойство из-за затянувшегося отсутствия Ямщикова. Впрочем, он отдавал себе отчет, что отнюдь не меньше его беспокоило бы и присутствие психованного отставного вояки, обобранного предприимчивой спутницей. За окном проносились тускло горевшие фонари, выхватывавшие из темноты безымянные заснеженные разъезды. Седой удивился, что даже среди ночи у многих шлагбаумов с резким звуковым сигналом железнодорожного семафора все-таки ждут переезда одинокие машины. Он подумал, что вот зима, ночь, а люди все куда-то едут, что-то везут… Вагон раскачивал его мысли, становившиеся все более обтекаемыми и всеобщими… Поэтому совершенно пропустил момент, когда напротив него вместо Флика, всхлипывающего и во сне, появилась огромная жирная змеюка. Она крутила во все стороны башкой, с любопытством выглядывая местоположение священных гвоздей.
— По старинке работаем, — констатировала змеища, уставившись на пентаграмму, в центре которой Седой дрожавшими руками по традиции попытался изобразить как раз такую же змею, зажавшую хвост в собственной пасти. — Надеемся, значит, на поддержку всего сущего… Только и забот сущему, как всякое говно на поверхности поддерживать…
Седой понимал, что находится на опасной, зыбкой грани между реальностью и сном, но стряхнуть с себя оцепенение не было сил. Змеюка, оценив его усилия, прошипела:
— Не переживай, сегодня их нет рядом, у них дела… И напарник твой — живехонек! Нажрался моего пива и дрыхнет у Петровича. Так что можешь бредить спокойно…
Как ни странно, но Седой почувствовал, что может вполне доверять этому нахальному гаду, и успокоился.
— Что мы имеем? — продолжал рассуждать вслух змей, нисколько не смущаясь присутствием Седого. — Неуравновешенного психа с довольствием за три года вместо Бойца… Имеем потерявшего чутье Нюхача и Факельщика в розовом бюстгальтере… Знаешь, я начинаю сильно разочаровываться в этом вашем героическом предприятии. Хотя… все так и должно быть! Если ты пораскинешь извилинами и начнешь-таки работать головой, то сам поймешь, что иначе и быть не могло. Много причин — печальные следствия… Каждый из вас несет отпечаток Времени. И у каждого Времени — свой Армагеддон. Странно было бы предположить нечто иное "в наше тяжелое время", как говорят в телевизоре. Думаю, это просто позорище какое-то будет, а не Армагеддон. Перед сарами даже неловко… Они так готовились…