Армагеддон №3
Шрифт:
Слова Марсель под конец тирады стал выговаривать с плотно сжатыми зубами, нехорошо надвигаясь на проводника. Петрович неестественно дернулся корпусом в ответ на оскорбительное поведение пассажира и вдруг издал горлом тонкий, пронзительный звук. На перрон тут же спустился второй Петрович, нацелился на Марселя и принялся пихать его в сторону от вагона. Не говоря ни слова, а главное, даже не предупредив Марка Израилевича и Порфирия Дормидонтовича, татарин бросил свою котомку в снег и вцепился второму Петровичу в горло. Второй Петрович, не ожидавший молниеносного нападения,
— Лезьте, заднисы! В вагон лезьте, дуры! Алла сказала, что они в этом вагоне сидят! — захлебываясь кровью, сквозь зубы заорал татарин представителям дружественных конфессий и старым приятелям в одном лице.
— Так как же… Марсельчик! — растерянно пролепетал дьячок. — Втроем ведь надо… Сам знаешь…
Мулла ответил им забористым матом, из которого Марк Израилевич и Порфирий Дормидонтович заключили, что втроем, конечно, сподручнее, но и двое ради такого случая вполне сойдут. Преодолев какое-то внутреннее оцепенение и возникшую неловкость, Марк Израилевич толкнул Порфирия Дормидонтовича к вагону, и, семеня за дрогнувшим всем телом составом, они вдвоем полезли в тамбур, с тревогой оглядываясь на остервенело пинавшегося и царапавшегося татарского муллу, бывшего профорга горного факультета Марселя Шарифуллина.
Поезд начал медленно двигаться. Неожиданно из здания вокзала к нему выскочил еще более странный мужик с двумя большими алюминиевыми флягами наперевес. Из-под почти детского пальто с цигейковым воротником у него торчала грязная розовая юбка. Пробегая мимо дерущихся, он успел хорошо приложить первого Петровича бидоном, от чего тот сразу перестал представлять какую-либо опасность для муллы. Закинув на бегу бидоны в тамбур, мужик, путаясь в юбке, сноровисто уцепился за поручень и забрался вслед за бывшими сокурсниками в вагон. Поезд набирал ход.
Второй Петрович с сожалением оставил бесчувственного татарина на залитом кровью перроне, подхватил своего товарища и мощными, звериными скачками стал догонять прицепной вагон…
Возвращаясь из очередного похода в ресторан, они столкнулись с наголо бритым человеком в расстегнутом пальто, надетом поверх розового сатинового сарафана, с трудом тащившим две огромных молочных фляги из коридора прямо к ним в купе.
— Бидоны подбери, урод, — сказал Ямщиков. — Совсем уже забурели! Свободных мест полно, так они нарочно к нам таращатся.
— Ну, если к вам, — сказал бритый, поворачиваясь к Ямщикову и слегка распахивая пальтецо, — тогда заткнись и более не возникай, товарищ! Прорываться к вам… тоже радость небольшая.
Ямщиков, увидев прикрепленную к подкладке пальто знакомую бляху, действительно предпочел больше не возникать. Он только заглянул в купе и тихо присвистнул. Там уже сидел дьячок в видавшей виды рясе и рыжий еврей в солидном двубортном костюме. Они тихонько заворчали, когда вплотную к их ногам бритый притиснул свои фляги.
— Заходите, заходите! — радушно пригласил их бритый. — Все в норме!
Они уже ничему не удивлялись, поэтому Марина присела на свою полку рядом с евреем, который тут же насыпал ей горсть цветных печенюшек с цветным сахаром и кокосовой стружкой. Ямщиков с Седым, видно, были уже сыты всем по горло, поэтому молча сняли обувь и полезли на свои места.
— Слушай, Фира! А нам надо с ними знакомиться или как? — тихонько спросил Марк Израилевич, пытаясь завязать какие-то узелки на мотке пестрых ниток, вставляя в них гвозди.
— Так… не знаю, — сказал дьячок, застенчиво взглянув на жующую Марину.
— Этот узелок у вас неправильно вывязан, — вдруг ткнул пальцем в ритуальную цепь из узелков и гвоздей кришнаит.
— А ты бы вообще молчал! — сказал ему Марк Израилевич с раздражением. — Фира! Я уже не могу! Это Марсель отлично делал, а я совершенно не в курсе. И этот лезет еще чего-то! У нас проблемы религиозного характера, а у вас, гражданин, вообще религии нет, вы — язычник! Без яиц они пончики жрут! Колобок на сметане мешен! С бидонами еще в чужое купе лезет!
— И в самом деле, помолчали бы, товарищ! Русский мужик, а на кого похож-то стал? Безобразие! Сметану таскают бидонами! — осуждающе сказал дьячок соплеменнику, взглядом обращаясь за поддержкой забиравшимся на верхние полки Ямщикову и Седому.
— Среди евреев тоже такие развелись, Фира, представь себе! — поддакнул ему Марк. — В меньшей степени, но встречаются. А это уже, согласитесь, явное подтверждение, что мы живем в эру Машиаха, что близится суд! Близится! Всем достанется! Когда такое еще было-то? Ведь без стыда в юбках по вагонам шастают!
— Встречаются и евреи среди наших братьев. Только они хитрые, сами за сметаной не ездят. А я уже второй раз за зиму в Малаховку мотаюсь. Нам из-за этих вот, — мотнул головой на дьячка кришнаит, — старухи сметану не продают. Сахар и муку запасти можно, курагу и чернослив мы с лета заготовили…
— И про анашу не забудь! — едко вставил дьячок.
— Ты меня с упертыми буддистами в один флакон не сливай, папаша! — веско сказал кришнаит. — А то я тебе такую харе рама покажу!
— И кама сутру еще покажи! — тут же подцепился рыжий Марк.
— Девушки бы постеснялись, — сказал им кришнаит, снимая с подкладки пальто бляху и вешая ее на грудь. Насмешливо глядя на оторопевших Фиру и Марка, он веско добавил: — За вас на вокзале мулла героически дрался, а вы тут развели… Меня братья для подстраховки послали. Ну, и за сметаной. По пути.
Некоторое время все сидели в замешательстве, молча. Но уж кто-кто, а Марк Израилевич долго молчать не мог. В продолжение спора, очевидно начатого еще до их прихода, раввин безапелляционно заявил дьячку, что первый Армагеддон нового времени, в котором привратники принимали когда-то участие драгунами, вовсе не был никаким Армагеддоном. И вообще, Армагеддон — это не извечная война со злом, а борьба духовной культуры Израиля против плотской культуры Запада. А все, кто станет по такому бесспорному поводу возражать — антисемиты.