Армагеддон был вчера
Шрифт:
Но самое страшное было то, что он, казалось, этого даже не заметил! С руки мужа слезала кожа, а он ничего не замечал. Ольга закричала:
– Дима! Димочка, ты что, ничего не чувствуешь? Дима, у тебя же рука обварилась!
Дмитрий, наконец, обратил внимание на свою кисть. С удивлением ощупал её – часть кожи просто соскользнула, обнажая окровавленную плоть.
В тот день всё ограничилось тем, что руку забинтовали, но на следующее утро Ольга уговорила Дмитрия сходить в больницу.
В назначенный кабинет попали быстро. Когда врач услышал, что Дмитрий не почувствовал боли от ожога, то сразу засуетился
– Это из шестой поликлиники. Тут, понимаете… Такое дело: человек с подозрением на лепру… Да я знаю, что… но тем не менее… Всё понял, сделаю.
Дмитрия снова вызвали к врачам и заставили сдать ещё кучу анализов, после чего потребовали остаться на карантине хотя бы пару дней, пока не получат результаты. Его перевезли в бокс для тяжелобольных в какую-то больницу на окраине города, где он и пролежал двое суток.
На вторые сутки приехали специалисты из какого-то центра. Они были одеты в защитные костюмы, словно имели дело с зачумленным. Дмитрия ещё раз доскональнейшим образом осмотрели, затем вновь оставили одного и, наконец, через пять часов подали заключение-приказ: его диагноз – лепра, и как прокажённый, он должен быть изолирован в специальном лечебном учреждении.
Вот теперь больному стало по-настоящему плохо. Неизлечимая, страшная болезнь, о которой он ранее знал лишь из экзотических рассказов о жизни на Востоке, теперь стала его верным спутником на всю жизнь…
Двое суток Ольга не слышала о Дмитрии ровно ничего, кроме того, что он находится в какой-то больнице. Ни на какие её вопросы врач не хотел отвечать, только отправил и её тоже сдать анализы.
Передумала она за это время много – начав с тривиального предположения о супружеской измене, приведшей к венерическому заболеванию, и закончив тем, что под личиной родного, до последней чёрточки знакомого мужа, скрывался агент, который занимался секретными исследованиями, где попал под радиацию. Что-то вроде героя из фильма «Правдивая ложь», только менее удачливого.
А потом явился человек, одетый в армейскую форму. Он попросил собрать самые нужные для Дмитрия вещи, а остальные сжечь. На вопросы Ольги он ответил:
– Дмитрий болен проказой. В лучшем случае вы его увидите через два года.
Даже после его ухода Ольга не плакала. Она лишь смотрела в потолок и не двигалась. И изо всех сил отгоняла от себя подленькие мысли, типа: «Если Дмитрий умер, а он всё равно что умер… ведь никто из больных проказой не выживает… то его квартира переходит ко мне…»
Городок их был небольшой, и через несколько дней все уже знали о болезни Дмитрия. Жизнь сыграла с ним злую шутку: он с детства стремился к популярности – и вот его час настал, его обсуждали на каждом углу. Вот только самому ему было уже всё равно…
Дмитрию привезли вещи, которые для него собрала Ольга. В голове всё крутилась мысль о том, что это розыгрыш. Ему двадцать пять лет, он преуспевающий в жизни человек, и он же болеет проказой. Это немыслимо!
Версию, где он мог заразиться, ему высказал врач. Возможно, когда в прошлом году Дмитрий ездил в Непал. Там как раз много прокажённых, которые перебегают из Индии. А Индия – это вообще родной дом для лепры. И выйдя на улицу, там можно узреть толпы этих живых мертвецов.
Через неделю к нему зашёл новый врач. Он почему-то показался похожим на Штирлица в исполнении Тихонова – резкие черты лица, холодные глаза… так и хотелось приписать ему: «характер нордический».
Медик обрисовал ситуацию и возможные варианты его, Дмитрия, будущего – точнее, только один вариант:
– Понимаете, все, кто болеет лепрой, живут в лепрозориях. У нас за последнее время их число сократилось до двух за нерентабельностью… Мы вас направляем в ближайший, расположенный в пятистах километрах от Верхоянска… Это город на Дальнем Востоке. Вы оттуда вернётесь не раньше чем…
Волна надежды хлынула в тело, ещё до того как мозг что-нибудь успел просчитать:
– А разве проказа лечится?
Врач удивлённо смотрел на Дмитрия. Потом всё понял и улыбнулся:
– Конечно, лечится! Просто очень медленно. Самое раннее излечение может произойти через два года, а самое длинное – через восемь. Ну, это по последним показателям. Раньше сроки были больше – где-то от восьми до двадцати…
Он говорил и говорил, но Дмитрий не слушал. Он узнал главное – он будет жить!
– Спасибо, доктор, вы мне всё-таки подарили какую-то надежду. А то я хотел руки на себя наложить, только думал, как…
Ну, тут он, конечно, приврал – на самом деле он в принципе ни о чём не думал, только сокрушался и решил бросить всё на самотёк: «Будь что будет…»
Врач же возмутился:
– Покончить с собой!.. Да, вы понимаете, что это всё равно, что сдаться! Человек по натуре боец, хищник, а не рабочий скот. Если человек перестаёт бороться – он уже не человек! Запомните мои слова!
Скажи ему подобное хотя бы месяц назад – он бы его высмеял. Или поморщился – слишком уж высокопарно. Особенно это: «Запомните мои слова!» Но сейчас ситуация была такая, что Дмитрий не пришло в голову даже улыбнуться. Да и благодарен он был этому человеку, что только что подарил ему надежду – и помешал похоронить самого себя раньше времени.
Он понимал, что восемь лет вне цивилизации, семьи и любимой – это всё равно, что срок на зоне. Но срок – это не расстрел. Раньше он решительно думал, что лучше умереть сразу, чем отбывать лучшие годы – а они, годы собственной жизни, всегда лучшие – в тюрьме. Сейчас же он согласился бы идти куда угодно, где ему гарантируют спасение. Заключение всё же оставляет надежду на дальнейшую жизнь, в то время как смерть – это окончательно и бесповоротно…
Следующие два года он провёл под Верхоянском. Лечение состояло исключительно из инъекций. Больше не было ничего.
Он подружился с одной женщиной лет шестидесяти, которая тоже раньше болела проказой, затем выздоровела, но осталась жить и работать в лепрозории. Кстати, как и многие другие больные. На вопрос, почему, она отвечала просто:
– А кому мы все там нужны на воле? Это у тебя ещё есть шанс жить дальше – ты молодой. А я подхватила в пятьдесят лет, куда я пойду?
…Прошло два долгих года, и Дмитрию наконец-то поставили штамп – «здоров». Он был вне себя от радости. Обмыли это известие бутылём медицинского спирта с сотрудниками и с братьями по несчастью, а вечером уже отправился в путь до Верхоянска и оттуда – до дома.