Армагеддон

Человек с бледным лицом вошел в вагон на станции Регби. Он двигайся медленно, несмотря на то, что носильщик торопил его. Впрочем, даже когда он еще стоял на платформе, я заметил, какой у него болезненный вид. Он со вздохом уселся в угол напротив меня, неловко попробовал закутаться в свой плед – и застыл, уставившись неподвижным взором в пустоту. Вдруг он почувствовал мой пристальный взгляд, посмотрел на меня, протянул свою безжизненную руку за газетой, опять поглядел на меня.

Я сделал вид, что читаю. Я боялся, что невольно обеспокоил его, и очень удивился, когда он

вдруг заговорил.

– Простите, – сказал я, – что вы сказали?

– В этой книге, – повторил он, указывая худым пальцем на мою книгу, – говорится о снах?

– Очевидно, – ответил я, так как это было «Толкование сновидений» Fortnum-Roscoe.

Он помолчал немного, как бы ища слов.

– Да, – сказал он наконец, – но они ничего не могут сказать вам об этом. Я его не сразу понял.

– Они ничего не знают, – добавил он. Я посмотрел на него внимательнее.

– Сны бывают разные, – продолжал он. Что можно было на это возразить?

– Я полагаю… – Он помедлил, – Вы видели когда-нибудь сны? Я хочу сказать – ясно, очень ясно.

– Я редко вижу сны, – возразил я. – Не знаю, случается ли мне видеть хотя бы три ярких сна за год.

– А-а! – протянул он, казалось, собираясь с мыслями. – Ваши сны не сливаются с вашими воспоминаниями? – спросил он кратко. – Это никогда не сбивало вас с толку? Было это с вами или нет?

– Почти никогда. Разве изредка являлось некоторое сомнение, да и то на короткое время. Я думаю, что это редко с кем бывает.

– А он упоминает об этом? – Незнакомец указал на книгу.

– Он говорит, что иногда это бывает, и объясняет все повышенной чувствительностью, но будто бы это встречается как исключение, а не как правило. Вы, наверное, знаете эти теории.

– Очень мало – только то, что они неверны.

Его бледная рука некоторое время играла оконным ремнем.

Я хотел опять взяться за книгу, но он торопливо заговорил, наклонившись вперед и почти касаясь меня:

– Бывают ли, как их называют, «сны с продолжением», которые снятся одну ночь за другой?

– Я думаю, что бывают. Такие случаи описываются во всех книгах о душевных заболеваниях.

– О душевных заболеваниях? Да. Я думаю, что там есть. Это самое подходящее место для них. Но что я хотел сказать? – Он посмотрел на свои костлявые пальцы. – Но всегда ли это сны? И сны ли это или что-нибудь другое? Может быть, это что-нибудь другое?

Я прервал бы его навязчивый разговор, если бы не напряженная тревога в его лице. Как сейчас вижу его встревоженные глаза, воспаленные, красные веки – вы, наверное, знаете такой взгляд.

– Я не настаиваю на своем мнении, – сказал он, – но это меня убивает.

– Сны?

– Если хотите, назовите это снами. Одну ночь за другой. Ярко, так ярко… Это, – он указал на местность, мелькавшую в окне, – кажется нереальным в сравнении с теми снами! Я едва помню, кто я, чем занимаюсь… – Он остановился.

– Даже теперь сон еще длится, хотите вы сказать? – спросил я.

– Все кончено.

– То есть как?

– Я умер.

– Умерли?

– Раздавлен, убит, и теперь мое «я», как в том сне, мертво навсегда. Мне снилось, что я другой человек, живущий в другой части света и в другое время. Мне снилось это ночь за ночью. Каждую ночь я просыпался в другой жизни. Живые сцены, живые события, пока не настал конец.

– Пока вы не умерли?

– Пока я не умер.

– А с тех пор?

– Нет, – сказал он. – Благодарю Бога – это было концом сна…

Ясно

было, что я от него не отделаюсь. К тому же у меня был еще целый час впереди, уже вечерело, а изучать «Толкование сновидений» было не очень интересно.

– Живете в другое время… – сказал я. – Вы хотите сказать, в другом столетии?

– Да.

– В прошлом?

– Нет, в будущем.

– Например, в году три тысячи…

– Не знаю, в каком году. Я знал во сне, то есть когда спал, но не теперь – не теперь, когда я бодрствую. Я многое забыл с тех пор, как проснулся, хотя и знал все, когда спал… Они называли года иначе, чем мы их называем… Как это они называли их? – Он прижал руку ко лбу. – Нет, – сказал он, – я забыл. – Он слабо улыбнулся.

С минуту я боялся, что он мне не расскажет своего сна. Я обыкновенно не люблю слушать чужие сны, но тут было другое дело. Я даже помог ему.

– Это началось… – подсказал я.

– Все было жизненно с самого начала. Казалось, что я внезапно проснулся во сне. Странно то, что в тех снах, о которых я говорю, я никогда не вспоминал настоящей жизни. Казалось, что та жизнь во сне захватывала меня всего. Быть может… Но я вам расскажу, каким я себя вижу, когда стараюсь все вспомнить. Сначала – ничего ясного; потом, оказывается, я сижу в какой-то лоджии и любуюсь открытым морем. Я дремал – и вдруг проснулся бодрый и оживленный, совсем не сонный, – проснулся, потому что девушка перестала меня обмахивать опахалом…

– Девушка?

– Да, девушка. Не перебивайте, а то вы меня собьете. – Он вдруг остановился. – Вы не подумаете, что я сумасшедший? – спросил он.

– Нет, – ответил я, – вы видели сон, расскажите его мне.

– Я сказал, что проснулся и что девушка перестала обмахивать меня. Вы понимаете: я вовсе не удивился, что нахожусь там. Я не почувствовал внезапного перехода. Я это принял просто так, как оно было. Воспоминание об этой жизни, жизни двадцатого столетия, поблекло, исчезло как сон. Я все знал о себе, знал, что меня звали теперь Гедон, а не Купер, и знал свое положение в свете. Я многое забыл с тех пор, как проснулся, – в памяти большие пробелы, – но тогда все было ясно и логично.

Он опять замолчал, схватил ремень от окна, перегнулся и умоляюще посмотрел на меня.

– Вам не кажется это вздором?

– Да нет же! – воскликнул я. – Продолжайте. Скажите, что это была за лоджия?

– Это была не настоящая лоджия – не знаю, как это назвать. Она была мала и выходила на юг. Все было в тени, исключая полукруг над балконом, откуда видно было небо, море и угол, где стояла девушка. Я лежал на кушетке – это была металлическая кушетка с четкими полосатыми подушками, – девушка стояла ко мне спиной, облокотившись о перила балкона. Лучи восходящего солнца освещали ее щеку и ухо. Ее нежная белая шея, вьющиеся волосы на затылке и белые плечи были освещены солнцем, а гибкое изящное тело было в прохладной голубой тени. Она была одета… не знаю, как это описать… во что-то легкое, воздушное. Так она стояла предо мной, и я понял, как прекрасна и желанна она была, как будто я никогда ее раньше не видел. Когда же я вздохнул и приподнялся на локте, она обернулась… – Он остановился. – Я прожил на свете пятьдесят три года. У меня были мать, сестра, друзья, жена и дочери – все лица, игру каждого лица я помню, но лицо этой девушки – оно стоит как живое перед моими глазами. Когда я вспоминаю его, я вижу его перед собой, я мог бы нарисовать его. И все же… Он замолк, я тоже ничего не говорил.