Аромагия
Шрифт:
— Вот в этом вы промахнулись. — Продолжила я, будто не слыша. — Даже если суд не сочтет ваши действия применением мансега, то вы будете опозорены перед всем городом. Вы ведь знаете, гнусные слухи почти невозможно опровергнуть!
— Да я… да вы! — она тяжело дышала, и под белой газовой косынкой вздымалась грудь. — Я заявлю, что это вы мне его дали!
— А потом сама заявила в полицию? — с иронией уточнила я. — Мало кто поверит в такую нелепость. Но пусть так, мне уже нечего терять. Зато ваше имя смешают с грязью так, что вам никогда не удастся выйти замуж.
Она
— Чего вы хотите? Денег?
— Мне нужны всего лишь две вещи. Во-первых, отличная рекомендация для вашей бывшей горничной. А во-вторых, адрес места, где вы раздобыли эту пакость!
Совершенно деморализованная барышня Сигнё позвонила, чтобы принесли письменные принадлежности, и немедленно уселась за стол…
Спустя три четверти часа мы наконец покинули ее дом.
Я постояла, глубоко вдыхая чистый морозный воздух, наслаждаясь свежестью после сладковатой гнили, которой несло от барышни Сигнё из-под искусно составленных духов.
— Ненавижу принуждение! — вырвалось у меня. — Особенно такое, от которого невозможно защититься!
«И которое пятнает аромагию!» — добавила я про себя. Мысль, что кто-то использует благотворные свойства трав для приворотов, убийств, подделок выводила меня из себя.
Если бы она совершила преступление, чтобы завоевать любимого, это как-то можно было понять и оправдать. Но ставить эксперименты на других, безрассудно рискуя их жизнью и честью — это жестоко и непростительно.
— Я провожу вас домой, голубушка! — заботливо сказал инспектор, укутывая мне плечи. — Не беспокойтесь, она побоится с вами связываться.
Я только кивнула в ответ…
Дом казался пустым и тихим, словно мавзолей. Дверь мне открыла Уннер, тоже выглядела непривычно притихшая. Только и слышалось: «Да, госпожа!» и «Конечно, госпожа!» вместо привычного веселого щебета.
Однако мне в тот момент разбираться в ее настроении было недосуг. Хотелось одного — запереться в спальне, скинуть пропылившееся платье и наконец улечься в постель. И как в детстве спрятаться под одеялом от всех бед и неприятностей.
Но сон, это желанное убежище, в ту ночь меня упорно избегал. Надо думать, тоже изменял мне, как муж. Ведь Ингольв, несмотря на откровенный разговор между нами, снова не явился домой ночевать…
Час, другой, третий текли медленно и лениво, как загустевшее от времени розовое масло. Вот только ночь отдавала не медовой сладостью розы, а безжалостно жгучей горчицей. Стоит ли удивляться, что из глаз моих все текли и текли слезы?..
Чувства обострились, улавливая малейшее изменение вокруг. Вот где-то над морем кричали чайки, вот откуда-то издали повеяло копченой рыбой, на соседней улице шумела подгулявшая компания… Кожа будто истончилась настолько, что даже прикосновение одеяла было мучительным, и мне все никак не удавалось найти удобную позу. А безрадостные мысли о настоящем сменялись сладкими воспоминаниями о юности, о любви, о надеждах. О дочери и о сыне. О том, что я потеряла, и что должна сохранить любой ценой.
В эту ночь я окончательно прощалась с собой. И той, что жила в уютном доме дедушки и бабушки,
Я выдирала из себя с корнем сорняки воспоминаний и целебные травы привязанностей, пока за окном не забрезжил рассвет…
Когда Уннер раздернула шторы, я даже зажмурилась. Для моих усталых глаз свет казался невыносимым. Зато свежий йодистый аромат морской воды будто вдохнул в меня почти иссякшие силы.
— Доброе утро, Уннер! — слова с трудом вырывались из пересохшего горла.
— Доброе утро, госпожа! — откликнулась она как-то вяло.
Я с некоторым усилием открыла глаза и попыталась всмотреться в нее. Уннер казалась необычно бледной и будто потухшей.
— Ты не заболела? — встревожилась я, садясь на постели.
— Нет, госпожа, я здорова! — ее голос звучал механически, да и движения напоминали заводную игрушку.
— Все равно, иди лучше отдохни, — велела я. Если бы не крайняя усталость, я бы попробовала разобраться, что с ней, но сейчас у меня попросту не было на это сил.
— Да, госпожа, — все так же прошелестела Уннер, приседая в книксене, и исчезла за дверью.
Встала я с некоторым трудом, а взглянув в зеркало, едва не отшатнулась. Это в восемнадцать девушкам позволительно не спать ночами, от этого их ясные глаза делаются лишь загадочнее. В мои же тридцать с хвостиком подобные выходки наутро безжалостно отражаются на лице.
Но сегодня мне особенно важно отменно выглядеть!
Чтобы привести себя в порядок, потребовалось немало времени. Сначала специальная маска из глины гассул с экстрактом огурца и капелькой масла базилика, чтобы оживить уставшую кожу. На волосы — смесь яичных желтков, коньяка и репейного масла, на веки — ткань, смоченная настоем чая, шалфея и ромашки…
Сколько же средств изобрели женщины в погоне за красотой! И все они в моем полном распоряжении.
Ванна с маслами мяты, розмарина и эвкалипта словно вымела из головы липкую паутину сонливости. Оставалось нанести бальзам на губы, расчесать волосы с капелькой масла брокколи и иланг-илангом (совсем чуть-чуть, иначе нежный аромат экзотических цветов станет невыносимо приторным), одеться и спуститься вниз.
Под пальцами ощущалось шелковистое дерево перил, глаза видели привычный мрачноватый интерьер, пахло лимонным воском для мебели и сдобным дрожжевым духом, но все это я отмечала машинально.
В груди застыл осколок льда, а вежливая улыбка словно примерзла к губам. Я словно онемела. Иного выхода нет, инспектор Сольбранд совершенно прав…
Сольвейг уже сервировала завтрак, но за столом никого не обнаружилось. Ингольв, разумеется, дома не ночевал, Петтер мог спозаранку умчаться с каким-нибудь поручением, но куда подевался господин Бранд?
— Доброе утро, — я слегка ей кивнула. — А где все?
— Мне откуда знать? — буркнула она, видимо, в отсутствие Ингольва не считая нужным придерживаться хотя бы минимальных приличий. И так хлопнула передо мной тарелкой с оладьями, что те едва не оказались на скатерти. — Кушайте! — Подумала и добавила ядовито: — На здоровье!