Аромагия
Шрифт:
— Давайте не будем об этом, — попросила я, но закончить не успела: резкое ржание коней, рывок — и я едва не кубарем покатилась с сиденья. Снаружи доносились крики, звон стекла, отчаянная ругань извозчика.
В следующее мгновение инспектор подхватил меня и усадил обратно.
— Сидите тут, голубушка! — отрывисто велел он и непривычно резво выбрался наружу.
Я только головой покачала. Отеческие манеры, седые волосы и морщинистое лицо инспектора Сольбранда создавали впечатление глубокой старости, почти немощности — как оказалось, обманчивое. И, надо
Как примерная и благоразумная женщина, я чинно сидела в кэбе, изнывая от любопытства. Тайком попыталась выглянуть в окошко, но его мыли так давно, что люди за стеклом казались смутными тенями, бестолково мечущимися по царству Хель. А из ругательств, несвязных выкриков и — почему-то — злорадного женского хохота составить представление о происходящем оказалось невозможно.
Когда дверца распахнулась, и в кэб заглянуло чье-то перепачканное лицо, я не завизжала только чудом. Вцепилась в поручень, лихорадочно соображая, чем можно отбиться. По всему выходило, что я могла только выплеснуть в лицо нападающего содержимое какого-нибудь пузырька из своих запасов. Едкая жидкость вроде лемонграсса очень быстро заставит любого позабыть о преступных намерениях, даже просто попав на кожу, а уж угодив в глаза…
— Голубушка, не тревожьтесь, это я, — проворчал инспектор (а это оказалась именно его испачканная какой-то гадостью физиономия), усаживаясь напротив меня. Он извлек из кармана клетчатый платок, отер лицо и с отвращением посмотрел на грязную тряпицу. К счастью, костюм его каким-то чудом не пострадал. — Совсем с ума сошли!
Он постучал вознице, и кэб, наконец, двинулся снова.
— Что случилось? — заинтересовалась я, протягивая инспектору свой собственный платок, хотя он вряд ли мог так уж помочь делу.
— А, — отмахнулся инспектор, — оглашенные… ээээ… дамочки! Эти, хелистки.
— Хелистки? — удивилась я, подумала, и вынула из сумочки флакончик из темного стекла. — Вот, это поможет!
— Что это? — поинтересовался инспектор.
— Масло лимона, — объяснила я. — Оно перебьет неприятный запах.
Хотя следы яиц и подгнивших овощей удалось стереть, зловоние никуда не делось.
Несколько капель лимонного масла исправили дело: сквозь нежную и звонкую кислинку лишь едва пробивалась неприятная нота. Я вздохнула с облегчением и обнаружила, что инспектор смотрит на меня с нескрываемым любопытством. Поморщившись про себя (вопрос в духе «каково это — так остро ощущать ароматы» был вполне ожидаем и, признаюсь, надоел мне до зубной боли), я постаралась перевести разговор:
— Так что произошло? Из-за чего, — я запнулась, подбирая слово, и закончила: — беспорядки?
— А, — отмахнулся инспектор, — эти оглашенные надумали перейти от слов к делу!
— И? — я подалась вперед, хотя в подпрыгивающем на ухабах кэбе это было довольно рискованно.
Инспектор усмехнулся и, стянув форменную шапку, привычно взъерошил волосы.
— Да что они могли придумать! — отмахнулся он. — Засели возле «Вапнафьорда», а там как раз большое сборище было. Вот дамочки-то
— М-да, — я поморщилась. В свете последних событий борьба хелисток за права женщин не могла не вызывать у меня сочувствия и понимания, но их методы оставляли желать лучшего. Зато воображаю себе эту картину: лощеные богатые господа в дорогих шубах, щедро заляпанных сырыми яйцами и подгнившими овощами. Хм, надеюсь, там был и Ингольв!..
Видимо, улыбку мне скрыть не удалось. Инспектор Сольбранд промолчал, и только смешливые морщинки, собравшиеся у его не по возрасту ярких глаз, выдавали понимание.
Когда кэб наконец остановился у искомого здания, я не поверила своим глазам. Дом барышни Сигнё походил на пряничный домик, стоящий на пышных сливках-сугробах. Словно декорации в каком-то любительском спектакле!
Впустили нас с некоторым трудом. Боюсь, если бы инспектор не застращал молоденькую горничную, открывшую нам дверь, то дальше порога продвинуться нам бы не дали. Однако в конце концов барышня Сигнё изволила нас принять (притом «изволила» было сказано горничной с таким выражением, будто мы должны очень высоко ценить оказанную честь!).
Некоторая театральность ощущалась и в гостиной. В отделке превалировали разные оттенки красного — от винного до карминного, а потому сама барышня в своем белом платье поневоле привлекала внимание и давала отдых глазам.
— Проходите и присаживайтесь! — произнесла она надменно. Как будто ничтожные слуги посмели беспокоить королеву.
Она небрежно указала на диванчик, стоящий крайне неудобно — спинкой к входу, что заставляло сидящих на нем чувствовать себя неуютно. Мы с инспектором понимающе переглянулись, но спорить, разумеется, не стали.
— Здравствуйте, барышня Сигнё, — начала я, усаживаясь, как ни в чем не бывало. — К сожалению, во время предыдущей встречи вы не представились. Но думаю, вы хорошо меня помните, а я, в свою очередь, превосходно помню причину вашего визита.
— Какого еще визита?! — высокомерно произнесла она. — Я вас впервые вижу!
— Разумнее было бы сказать, что вы заказывали у меня крем для рук или мыло, — мягко поправила я. — А ваше утверждение легко оспорить. Слуги, прохожие, водитель… Мало ли свидетелей найдется?
— Свидетелей?! — взвизгнула она. — Да что вы себе позволяете?! Каких еще свидетелей?
— Свидетелей вашего намерения приобрести мансег, — спокойно объяснила я.
Барышня Сигнё пошла пятнами: мансег, то есть приворот, карался весьма сурово.
— Травы не считаются приворотом! — выпалила она, нервно ломая веер.
— Надо думать, вы консультировались с юристом? — уточнила я обманчиво ласково. — Потому и не побоялись поставить эксперимент на горничной?
— Какой еще эксперимент? Как вы смеете оскорблять меня в моем же доме?! — Весь облик ее дышал оскорбленной добродетелью, но запах… запах выбивался из образа милой юной леди. Девушкам не положено пахнуть так: тяжело, сладко, влекуще.