Аромат гибискуса

Кутузова Елена

От вида этой болезненной страсти стало не по себе.

— Тебе страшно?

Её голос прозвучал совсем близко, почти интимно. А потом сильные пальцы схватили меня за подбородок и заставили поднять голову. Длинные ноги впивались в кожу, но от этого становилось легче: острая боль заглушала другую, тягучую, ставшую уже привычной. И туман в голове немного рассеялся.

— Почему тебе страшно? — голос обволакивал, словно ласкал. И одновременно вызывал неприятие. Хотелось кричать, биться в путах, вырваться и бежать, бежать как можно

дальше. Или напротив — затолкать все эти слова обратно ей в глотку. Потому что вид подвешенного Виктора причинял боль гораздо более сильную, чем затекшие конечности. Но видеть в его глазах желание было невыносимо.

Не отпуская подбородка, Лючия провела ножом по шее, сверху вниз. Острие неприятно царапало кожу, я прямо чувствовала как за ним остается тонкая полоса с мелкими бисеренками крови. Лезвие остановилось ровно возле перемычки, соединяющей чашечки бюстгалтера. А Лючия повернулась к Виктору:

— Хочешь увидеть её грудь? Наверное, она красивая… Упругая… Молодая…

— Не трогай её! — то ли вскрик, то ли всхлип.

— Почему? — удивилась Лючия. — Ты же сам просил о наказании. Или я ошиблась?

— Нет. моя Госпожа… — бледные губы едва двигались. Хотелось прижаться к ним, согреть поцелуем. Он пришел сюда ради меня. Он висит сейчас на этом треклятом крюке — из-за меня. Мой Виктор…

— Почему ты исчез? — решила наплевать на присутствие Лючии. Мне нужно было это знать! Немедленно! Сейчас! — Виктор! Не молчи! Ответь!

— А сама не догадалась? Я думал, ты умнее! Приперлась на мою голову!

Крик, полный даже не злости — злобы. И издевательский женский смех.

— Девочка, он уехал, потому что я ему велела уехать. Ты невнимательна, иначе бы запомнила, что я не люблю, когда трогают мои игрушки. Кайо! Она тебе нравится?

Он тут же замолчал. А потом прошептал что-то, отчего Лючия развеселилась.

— Он говорит, что не нравишься!

Кайо перевел не сразу, Лючие пришлось ткнуть его ногой под ребра. Монотонно донося до меня слова своей госпожи, он стягивал футболку, торопясь, путаясь в тянущейся ткани. На спине, в окружении венчика застывшей крови темнел четкий след о каблука. Но Лючия не смотрела. Просто взмахнула рукой, добавляя длинный росчерк. Кайо вздрогнул, но не произнес ни звука. Пока не пришлось переводить снова:

— Виктор, ты мне так и не ответил: ты хочешь снова увидеть грудь своей возлюбленной?

— У меня нет иной возлюбленной, кроме Госпожи.

— Да ладно?

Я вздрогнула, когда разрезанный лифчик отлетел в сторону. Я уже не чувствовала даже холода. Только прикосновение острой стали. И когда она, царапая, обвела вокруг соска, забыла даже дрожать.

— Почти идеальная форма! — восхитилась Лючия. — Дорогой, как думаешь, а ели… — Нажим стал сильнее.

— Не трогай её! Умоляю!

Виктор бился в путах, отчего крюк раскачивался все сильнее. Голос охрип открика, а рядом монотонно звучал перевод.

— Бедный, бедный мой Виктор, — вздохнула Лючия и оставила меня в покое. — Ты сам не знаешь, чего хочешь!

Нож поднимался медленно, очень медленно. А потом с усилием пополз по коже, прямо по татуировкам на плече.

— Она мне не нравится. Ты испортил мою работу! А я так старалась!

38

Одно дело мелкие порезы. Но видеть, как с живого человека срезают кусок кожи… Я уже молилась о том. чтобы потерять сознание, ослепнуть, умереть, потому что то, что творила Лючия не лезло ни в какие ворота.

— Ты… психопатка!

— Разве?

— Маньячка!

Нож со звоном упал на пол. Она проводила его взглядом:

— Ну вот. теперь снова точить придется. Ты понимаешь, что натворила?

— Госпожа, НЕТ! — взвыл Виктор, когда Лючия сделала шаг ко мне.

Она не обратила не него внимания:

— При падении нож затупился. Возможно, даже погнулось острие. А ты знаешь, как это опасно — играть с плохо заточенными ножами? Они могут порезать против моего желания. Например, когда я прикоснусь здесь, — палец коснулся шеи, где билась жилка, — или здесь, — двинулся ниже, провел по животу, по тонкой ткани трусиков, отчего стало жарко, несмотря на одуряющий холод и остановился на бедре.

— Как думаешь, что будет, если проткнуть вот здесь?

— Лючия, отойди от неё! — паника в голосе Виктора бросала то в жар, то в холод. Но глаза… глаза пылали страстью.

— Ты ревнуешь? — улыбку Лючии можно было назвать милой. — Какой…

Смотреть, как Виктор тает от ей прикосновений не было сил. А потом Лючия взялась за хлыст.

Красные рубцы вздувались на спине и боках. Виктор сначала просто вздрагивал, а потом сквозь плотно сжатые губы стали прорываться стоны. Все громче и громче… и вдруг я понял, что они — не от боли.

— Хороший мальчик, — кусочек черной кожи на кончике хлыста огладил истрезанную кожу, — хороший. Но… еще рано. Подожди.

Хотело закрыть уши, чтобы не слышать этот змеиный шепот. Закричать, чтобы заглушить. Но на меня словно парализовало. А вот на мужчин голос Лючии действовал, как дудка гамельского крысолова: они подались вперед, а на лицах проступали восторг, восхищение и… предвкушение? У Кайо даже голос изменился. Из монотонно-механического превратился в живой, горячий, страстный.

— Да, еще рано, — продолжала шептать Лючия. — Я хочу услышать, как ты кричишь.

— Я буду кричать так, как желает моя Госпожа…

— Конечно, будешь, — она хлопнула его по заду ладонью. После хлыста это казалось почти лаской. — Только… я подарю тебе новые ощущения. Ты хочешь?

— Да!

Он выдохнул ей прямо в губы, словно перед поцелуем. И Лючия расцвела, как обычная женщина, получившая комплимент от любимого человека.

— Я постараюсь, милый. Мой будущий муж останется доволен своей невестой!