Ароматы кофе
Шрифт:
Позже утром кто-то просунул в ее камеру лоточек. В нем лежал свежеиспеченный кекс. Это была явно не тюремная пища. Кто-то специально принес его ей. Обхватив руками живот, чтобы умерить боль, Эмили к кексу не прикоснулась.
К вечеру она уже чуть ли не бредила от голода. Я легче воздуха, сказала она себе, и эти слова, казалось, блуждали эхом внутри ее пустой оболочки: Я легче воздуха… Я легче воздуха…
Иногда ей казалось, что она чувствует запах кофе, струящийся сквозь вентиляционное отверстие в потолке, но когда пыталась определить,
Явился врач.
— Будете вы есть? — коротко спросил он.
— Не буду!
И не узнала собственного голоса.
— От вас начинает дурно пахнуть, знаете ли вы об этом? Это признак кетоза — то есть, ваш организм поедает сам себя. Если вы будете продолжать в том же духе, вы нанесете непоправимый урон своему здоровью, и прежде всего репродуктивным органам. Это значит, вы никогда не сможете иметь детей.
— Я знаю, что такое репродуктивные органы, доктор.
— Это пагубно скажется на ваших волосах, на вашей внешности, на вашей коже — на всем, что делает женщину привлекательной.
— Если это комплимент, то весьма замысловатый.
— Далее — вы нанесете ущерб своей пищеварительной системе, своим легким…
— Решения своего я не изменю.
— Отлично, — кивнул врач. — В таком случае, нам придется спасать вас от вас самой.
Теперь все ее чувства были на удивление ясны — обострены до предела. Она могла различать далекие запахи, могла даже сама вызывать их к жизни. Она уловила волнообразное, едва уловимое дуновение свежезаваренного кенийского кофе — чувствовала аромат кустов черной смородины; потом через мгновение — нежный запах ячменной стерни, оставшейся после жатвы. Фруктовое дуновение — исходящее от абрикосов, насыщенный запах абрикосового джема… Она прикрыла глаза, сделала глубокий вздох, и ей показалось, что боль стала тише.
Но вот в ее камеру вошли четыре надзирательницы. Специально выбрали женщин покрупней, чтобы сломить ее сопротивление.
— Пожалуйста, пойдемте с нами к доктору.
— Не пойду.
— Отлично. Хватайте ее!
Двое зашли сзади и подхватили Эмили под руки. Когда они приподняли ее, остальные две взяли ее за ноги. И так на весу они вытащили ее в коридор.
— Может, теперь сама пойдет? — спросила одна надзирательница.
Эмили почувствовала резкую боль под мышкой. Одна из женщин ущипнула ее за нежную кожу. Эмили вскрикнула.
— Ну-ка, пошли, дорогуша! — сказала женщина.
Ее толкали и тянули вперед к боковому крылу здания. Эмили видела, как сквозь дверные решетки на нее смотрят чьи-то лица. Когда их маленькая процессия проследовала мимо, арестантки принялись колотить в двери и кричать. Слов Эмили разобрать не могла: эхо поглощало все. Наконец они добрались до лазарета. Там был тот врач, который раньше заходил к ней, и еще один, молодой человек, у обоих поверх халатов были надеты резиновые фартуки. На столе лежала длинная трубка, воронка и миска с чем-то, по виду напоминавшим жидкую кашу. Еще стоял стакан с молоком. Все это показалось ей настолько нелепым, что, несмотря на страх, она едва не расхохоталась.
— Может, выпьете молока? — спросил доктор.
— Не буду!
— Сажайте ее в кресло.
Надзирательницы, произведя меж собой перестановку, стали подсаживать Эмили в большое деревянное кресло. Двое по обеим сторонам втаскивали ее за руки, остальные двое сгибали ей колени. Молодой врач зашел сзади, чтобы придержать ее за голову, другой взял в руки длинную трубку. Обмакнув пальцы в кружку с глицерином, он провел ими по оконечности трубки.
— Теперь крепче держите! — приказал он.
Эмили сомкнула челюсти, сжала зубы изо всех сил. Но трубка предназначалась не для рта. Врач ввел ее прямо в правую ноздрю Эмили. Ощущение было настолько омерзительным, что у Эмили в крике раскрылся рот, но, оказалось, она почти не способна издать ни звука, кроме нечленораздельных захлебывающихся клокотаний.
Еще на дюйм внутрь, еще. Теперь она чувствовала, что трубка где-то в глубине горла и перекрывает ей дыхание. Эмили дернулась было головой из стороны в сторону, но молодой врач крепко держал руками ее затылок. Слезы лились у нее по щекам; она ощутила острую боль в трахее, и вот с заключительным болезненным толчком эта штука вошла ей глубоко внутрь.
— Достаточно, — сказал старший врач, отступая от кресла. Он тяжело дышал.
Врач надел на конец трубы воронку. Взявшись за миску с жидкой кашей, он стал вливать ее в воронку, подняв всю эту конструкцию как можно выше. Теплая, удушливая жидкость заполнила трахею Эмили. Она закашлялась, попытавшись отрыгнуть, но горячая вязкая жидкость не сдвинулась с места. Эмили казалось, ее голова вот-вот взорвется — давило на глаза, стучало в ушах, как будто ее опустили глубоко под воду.
— Пищи прошло достаточно, — сказал врач.
Трубку тянули у нее из ноздри долгим, мучительно болезненным движением. Едва трубку вытащили, Эмили вырвало.
— Надо повторить снова, — сказал врач. — Держите ее крепче.
И снова повторилась та же чудовищная процедура. На сей раз они подождали несколько минут, прежде чем вынуть трубку. Врач понес трубку в раковину; Эмили, закашлявшись, отплевывалась, давясь рвотными спазмами.
— Несите ее назад в камеру.
— Пойду сама, — сказала Эмили. — Вы просто ничтожная мелкая тварь, если позволяете себе так обращаться с женщиной.
— Ах, так вы считаете, что с женщиной все-таки стоит обращаться иначе? — презрительно бросил доктор.
— Настоящий мужчина никогда бы себе такого не позволил.
— Не стал бы спасать вам жизнь, хотите вы сказать?
И врач махнул женщинам, чтобы те забрали Эмили.
В ту ночь она устроила в своей камере пожар, разорвав подушку и забросав соломой газовый фитиль. Потом забаррикадировалась, подтащив под дверную ручку дощатую кровать и заклинив дверь, чтоб ее невозможно было открыть. Им пришлось выбивать дверные петли, чтобы проникнуть внутрь. После этого Эмили связали и поместили в камеру с железной койкой, прикрученной к полу.