Арсен Люпен и Остров Тридцати Гробов
Шрифт:
– Наверное, шесты, чтобы спасать людей, – прошептала Вероника.
– Или ружья, – возразила Онорина.
На поверхности воды показались черные точки. Их было девять – девять человек, которым удалось спастись; время от времени кто-нибудь из них взмахивал рукой, слышались крики о помощи.
Несколько мужчин поспешно плыли прочь от моторки, однако четверо двигались в ее сторону, и двое из них были уже совсем близко.
Внезапно Франсуа и Стефан сделали одинаковые движения – как стрелки, прикладывающие винтовки к плечу.
Сверкнули две вспышки, но грохот выстрелов слился в один.
Головы двоих, плывших первыми, скрылись под водой.
– Ах, чудовища! – в изнеможении упав на колени, пролепетала Вероника.
Онорина стояла рядом и надсадно кричала:
– Франсуа! Франсуа!
Голос ее был слишком слаб, к тому же его относило ветром. Но бретонка не унималась:
– Франсуа! Стефан!
Она бросилась через комнату в прихожую, словно искала что-то, а затем вернулась к окну и снова закричала:
– Франсуа! Франсуа! Послушай!..
Ей удалось отыскать раковину, которою она пользовалась как рогом. Однако, поднеся ее ко рту, бретонка смогла извлечь из нее лишь несколько слабых, неясных звуков.
– Проклятье! – отбросив раковину, пробормотала она. – У меня нет больше сил. Франсуа! Франсуа!
На Онорину страшно было смотреть: волосы растрепаны, лицо в испарине. Вероника принялась ее умолять:
– Онорина, прошу вас…
– Да вы только поглядите на них!
Лодка внизу продолжала скользить вперед, стрелки стояли на своих местах с оружием, готовым для нового преступления.
Некоторые из оставшихся в живых плыли изо всех сил, пытаясь спастись, двое остались позади.
Их тут же взяли на мушку, и еще две головы скрылись под водой.
– Да вы только взгляните! – хрипло шептала бретонка. – Это же охота! А эти люди – дичь! Ах, бедные, бедные!
Раздался очередной выстрел, и очередная черная точка скрылась из виду.
Вероника была вне себя от отчаяния. Она принялась трясти решетку на окне, словно прутья клетки, в которую ее посадили.
– Ворский! Ворский! – стонала она, охваченная воспоминаниями о муже. – Это сын Ворского!
Вдруг она почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за горло, и прямо перед собой увидела искаженное лицо Онорины.
– Это твой сын, твой, – бормотала бретонка. – Будь ты проклята! Ты родила чудовище и будешь за это наказана!
Но внезапно, в припадке безудержного веселья, она захохотала, притопывая:
– Крест! Вот именно, крест! Ты взойдешь на крест! В руки тебе вонзятся гвозди! Вот это будет кара! Гвозди в руки!
Бретонка сошла с ума.
Вероника высвободилась и попыталась силою уложить ее в постель, но охваченная злобной яростью Онорина оттолкнула ее и в мгновение ока вскочила на подоконник.
Стоя в оконном проеме и простирая к морю руки, она снова закричала:
– Франсуа! Франсуа!
Поскольку дом стоял на склоне, окно с этой стороны находилось ближе к земле. Бретонка спрыгнула на дорожку, перебежала ее и, продравшись через росшие вдоль нее деревья, бросилась к скалам, отвесно спускавшимся к морю.
На секунду остановившись, она трижды выкрикнула имя выращенного ею мальчика и бросилась в пропасть головою вниз.
Охота на море подошла к концу.
Головы всех пловцов скрылись в пучине. Избиение завершилось.
Лодка с Франсуа и Стефаном на борту устремилась к побережью Бретани, к пляжам Бег-Мейля и Конкарно.
Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве.
Глава пятая
Четыре женщины на четырех крестах
Вероника осталась на острове Тридцати Гробов в одиночестве. Вплоть до минуты, когда солнце скрылось за горизонтом среди нависших над морем туч, она неподвижно просидела у окна, в бессилии обхватив голову руками и опершись о подоконник.
Случившееся вновь и вновь проходило перед нею в глубинах ее сознания, словно живые картины. Она пыталась их не видеть, но порою они вставали перед ее мысленным взором настолько отчетливо, что ей казалось, будто она опять переживает эти душераздирающие минуты.
Вероника не пыталась отыскать объяснение всему произошедшему, не пробовала строить предположения, которые могли бы прояснить ужасную трагедию. Она решила, что Франсуа и Стефан Мару сошли с ума, так как никак иначе истолковать их действия не могла. И, полагая убийц сумасшедшими, она даже не пыталась приписать им какие-либо осмысленные намерения или планы.
К тому же безумие Онорины побудило Веронику считать, что все эти события вызваны неким психическим расстройством, жертвами которого стали все жители Сарека. Она и сама чувствовала, что в какие-то мгновения рассудок у нее слабеет, мысли растворяются в тумане и вокруг появляются некие таинственные призраки.
Наконец Вероника забылась сном, но он был настолько тревожен, она чувствовала себя в нем такой несчастной, что даже разрыдалась. Однако же сквозь сон ей показалось, что она слышит какой-то легкий шум, который ее оцепенелый рассудок оценил как враждебный. Приближался враг. Вероника открыла глаза.
В трех шагах от нее сидел странный зверек, весь покрытый шерстью цвета кофе с молоком; передние лапки он скрестил, точно человек.
Вероника тут же вспомнила, что Онорина рассказывала ей о собачонке Франсуа – милой, преданной и очень забавной. Она даже вспомнила ее имя: Дело-в-шляпе.
Она вполголоса произнесла его и не смогла удержаться от гневного жеста; ей захотелось прогнать животное, носящее столь иронически прозвучавшее прозвище. Дело-в-шляпе! Ей мгновенно пришли на ум все жертвы страшной бури: погибшие жители Сарека, убитый отец, покончившая с собой Онорина, сошедший с ума Франсуа. Да уж, дело в шляпе, ничего не скажешь!