Арсен Люпен против Херлока Шолмса
Шрифт:
Как интересно было понаблюдать вместе этих двоих людей. Оба сидели, уперев локти в стол, и спокойно, неторопливо обменивались мнениями, будто обсуждали серьезную проблему или пытались прийти к согласию по спорному вопросу. Они буквально упивались всей ироничностью создавшегося положения, впервые в жизни попав в подобную ситуацию, действовали артистически. Даже Вильсон млел от восторга.
Херлок, неторопливо набив трубку, прикурил и пустился в рассуждения:
— Я считаю, что дело это гораздо менее сложно, чем может показаться на первый взгляд.
— Конечно, оно менее сложно, — вторил верный Вильсон.
— Я сказал «дело», так как убежден, речь идет лишь об одном деле. Смерть барона д'Отрека, вся эта история с кольцом и, конечно, тайна лотерейного билета номер 514, серия 23, — не более чем различные стороны одного и того же дела, которое можно назвать загадкой Белокурой дамы. На мой взгляд, достаточно лишь выявить связь между всеми тремя эпизодами дела, обнаружить какой-нибудь факт, доказывающий, что везде использовались одни и те же методы. Ганимар, чьи суждения я нахожу весьма поверхностными, видит эту связь в способности исчезать, перемещаться в пространстве, оставаясь невидимым. Для него речь идет о чуде. Меня, конечно, подобное объяснение не может удовлетворить. Итак, по-моему, — уточнил Шолмс, — все три происшествия характеризует одна вещь: это ваше явное, хотя и незаметное для окружающих, желание, чтобы действие разворачивалось именно в том месте, которое вы выбрали заранее. Здесь с вашей стороны не только замысел, но необходимость, условие, без которого не удастся добиться успеха.
— Не могли бы вы сказать поподробнее?
— Пожалуйста. В самом начале вашего конфликта с господином Жербуа разве не бросается в глаза, что именно дом мэтра Детинана был избран вами в качестве места, где все обязательно должны были бы встретиться? Вам этот дом показался настолько надежным, что вы даже почти публично назначили там встречу Белокурой даме и мадемуазель Жербуа.
— Дочке учителя, — пояснил Вильсон.
— Теперь перейдем к голубому бриллианту. Пытались ли вы его присвоить, пока он находился у барона д'Отрека? Нет. Затем барон получает в наследство от брата особняк: шесть месяцев спустя появляется Антуанетта Бреа и организуется первая попытка. Однако тогда бриллиант вам не достался. В зале Дрюо устроили его продажу при большом стечении людей. Станет ли продажа свободной? Может ли надеяться на покупку богатый любитель драгоценностей? Нисколько. В тот момент, когда банкир Эршман собирается назвать окончательную цену, какая-то дама приносит ему письмо с угрозами. В результате бриллиант покупает заранее подготовленная, находящаяся под влиянием этой же самой дамы графиня де Крозон. Будет ли он сразу же похищен? Нет, у вас для этого недостаточно средств. Значит, передышка. Графиня обосновывается в своем замке. Вы как раз этого ждали. И кольцо исчезает.
— А потом вновь появляется в зубном порошке консула Блейхена. Странно, не правда ли? — заметил Люпен.
— Помилуйте! — вскричал Шолмс, стукнув по столу кулаком. — Расскажите свои байки кому-нибудь другому! Пусть дураки верят, меня, старого лиса, не проведешь!
— Значит, по-вашему…
— Значит, по-моему…
Шолмс помолчал, будто хотел придать особый вес тому, что скажет. И наконец изрек:
— Бриллиант, который нашли в зубном порошке, фальшивый. А настоящий у вас.
Арсен Люпен не отвечал. Потом, подняв глаза на англичанина, сказал просто:
— А вы хитрец, месье.
— Хитрец! — в восторге поддакнул Вильсон.
— Да, — подтвердил Люпен, — все проясняется, все приобретает свой истинный смысл. Ни один из следователей, ни один из специальных коррреспондентов, буквально набросившихся на это дело, не зашел так далеко в поисках истины. Какая интуиция! Какая логика! Просто чудо!
— А! — отмахнулся англичанин, польщенный признанием его заслуг подобным знатоком. — Стоило лишь поразмышлять.
— Надо еще уметь размышлять! Немногие это умеют! Теперь, когда круг поисков сузился, расчистилось поле деятельности…
— Да, теперь остается лишь выяснить, почему развязка всех трех происшествий случилась на улице Клапейрон, 25, на авеню Анри-Мартен, 134, и в стенах замка Крозон. В этом все дело. Прочее лишь пустяки и детские загадки. А вы как думаете?
— Точно так же.
— В таком случае, господин Люпен, согласитесь, я прав, когда говорю, что через десять дней закончу работу.
— Через десять дней вам будет известна вся правда.
— А вас возьмут под стражу.
— Нет.
— Нет?
— Чтобы арестовать меня, нужно такое невероятное стечение обстоятельств, целый ряд настолько поразительных неудач, что я просто отказываюсь поверить в подобную возможность.
— Что неподвластно обстоятельствам и неудачам, может довершить воля и упорство одного человека, господин Люпен.
— Если только воля и упорство другого человека не возведут на его пути неодолимые преграды, господин Шолмс.
— Неодолимых преград не существует, господин Люпен.
Они обменялись пронизывающим, но в то же время открытым, спокойным и смелым взглядом. Лязгнули скрещенные мечи. Как будто раздался ясный звон.
— В добрый час, — воскликнул Люпен, — наконец-то! Достойный противник, редкая птица, сам Херлок Шолмс! Вот будет потеха!
— А вы не боитесь? — поинтересовался Вильсон.
— Почти боюсь, господин Вильсон, — ответил, поднимаясь, Люпен, — и в доказательство тому поспешу отдать приказ об отходе, а то как бы не оказаться в западне. Значит, десять дней, господин Шолмс?
— Десять. Сегодня воскресенье. Восьмого в среду все будет кончено.
— А я окажусь за решеткой?
— Вне всякого сомнения.
— Вот черт! А я так радовался спокойной жизни. Никаких неприятностей, дела идут на лад, к черту полицию… Так приятно было чувствовать вокруг себя всеобщую симпатию… Придется от всего этого отказаться. Что поделаешь, такова обратная сторона медали… После солнечной погоды — дождь… Прощайте, забавы! Привет!
— Поторопитесь, — посоветовал Вильсон, проявляя заботу о человеке, столь явно восхищавшемся Шолмсом, — не теряйте ни минуты.
— Ни минуты, господин Вильсон, вот только скажу, как я счастлив, что мы встретились. Как я завидую мэтру, у которого такой драгоценный помощник, как вы.
Они любезно распрощались, как противники, не испытывающие друг к другу никакой ненависти, но которым, однако, предназначено судьбой сражаться насмерть. И Люпен, схватив меня под руку, поволок из ресторана.
— Ну, что скажете, дорогой мой? Вот вам обед, все перипетии которого займут достойное место в ваших, посвященных мне, мемуарах.
Он прикрыл дверь ресторана и, сделав несколько шагов по улице, вновь остановился.
— Курить будете?
— Я не курю, да и вы тоже, если не ошибаюсь.