Аршин, сын Вершка
Шрифт:
Друзья прокрались в спальню. На одной кровати кверху брюхом спал Шишак, а на другой — свернувшаяся клубочком Шишка. Жёлудь осторожно подкрался, соединил цепью их ноги и запер на замок. Затем друзья проникли в соседнюю комнату, где спал Шишик. Жёлудь и тут не выдержал, чтобы не выкинуть шутку. Он быстро нашёл свою тетрадь, чернила и перо, окунул палец в чернила и нарисовал маленькому бездельнику красные усы.
— Бежим! — потянул его Горох.
Очутившись во дворе, приятели подбежали к источнику газированной воды, бросили в него железный ключ от цепей, а сами пролезли
Едва взошло солнце, стражник заметил, что Жёлудь исчез. Он тут же поднял страшный шум.
— Сбежал! Сбежал! — кричал он, стуча древком копья по висящей сковородке.
Услышав крик, Шишак бросился к двери, а Шишка-к окну, и оба тут же растянулись на полу. Спросонок они подумали, что кто-то тащит их за ноги. Тогда Шишак бросился к окну, а Шишка — к двери. И снова оба грохнулись как подкошенные.
— Караул! — кричала Шишка.
— Пощадите! — вопил Шишак.
На крик вбежал в спальню и маленький бездельник Шишик. Увидев его красные усы, родители решили, что это кровь, и бросились к сыну, но тут же оба полетели кубарем и вывихнули себе ноги. Падая, Шишак и Шишка разбили лбы и расквасили носы.
Так, валяющимися на полу, и нашёл их начальник стражи Терновник.
— Догнать! — кричал ему посиневший от злобы Шишак.
— Расковать! — не уступала пожелтевшая от страха жена.
— Догнать! — приказывал Терновник. А тернучки бросались то в одну, то в другую сторону, пока вконец не сбились с ног.
— Расковать! — закричала Шишка, которая спустя добрый час одержала всё же верх, вцепившись в волосы Шишаку.
Все дворовые бросились искать ключ, но так нигде и не нашли его. А ключ всё глубже и глубже погружался в бездонный источник газированной воды.
ПОХИЩЕНИЕ ЖЁЛУДЯ
Горох действительно не хвастался, когда говорил Жёлудю, что, если понадобится, он может быстро бегать. Вырвавшись из замка Шишака, он всё время мчался впереди своего друга, не чуя земли под ногами. Жёлудь отставал, но, не желая показаться слабым, доказывал:
— Тебе хорошо… А у меня тетрадь падает… Чернила проливаются… Перо из-за уха выскакивает…
А Горох всё удалялся и удалялся. И когда в траве скрылся даже его торчащий вихор, сын Дуба не выдержал и закричал:
— От-дох-нём!
— Нельзя, уже светает! — ответил Горошек и припустился ещё пуще.
Но как ни спешили друзья, небо на востоке всё светлело и светлело. Первые лучи солнца золотили плывущие по небосводу облачка и медленно опускались на землю.
Вдруг вверху какая-то птица захлопала крыльями и так громко защебетала, что Горох от испуга семь раз перевернулся через голову и покатился в траву. Птиц он боялся смертельно.
Споткнувшись о него, растянулся и Жёлудь.
— Делай что хочешь, только не клюй! — обхватив руками голову, вертелся Горох.
— Я… не… птица… — не в силах отдышаться, проговорил Жёлудь. — Не бойся…
Солнце, глянув краешком глаза на землю, не выдержало и улыбнулось. В чистом поле, сунув голову под листок, лежал храбрый Горох, не побоявшийся забраться в спальню Шишака, и дрожал от страха перед маленьким, щебечущим в поднебесье Жаворонком. Рядом с Горохом, не дыша, валялся другой смельчак Жёлудь, который не раз похвалялся, что ему ничего не стоит обскакать весь мир на одной ножке.
— Что ты дрожишь? — спросил он наконец.
— Тебе хорошо прятаться, ты продолговатый. А я — хоть стой, хоть падай отовсюду виден.
— Эта птица не опасна, она поёт гимн Солнцу, — успокаивал приятеля Жёлудь.
— А когда споёт и вздумает поесть?
— Она же видит, что мы с тобой мирные путники!
— А если забудет натощак? Слышишь, как она орёт? Пугает.
— Неправда, она радуется. На птичьем языке её песня означает вот что:
Чир-вир-вир, Весной холодной Деток вывела голодных, Голобрюхих, Голобрюхих, На обочину… Чир-вир-виру, Летом в поле Будет корму Всем нам вволю Только клюй-глотай, Только клюй-глотай Сколько хочется!..— Если и детей ещё созовёт, тогда нам совсем конец, — продолжал трястись Горох.
— Раз уж ты такой трус, можешь возвращаться к Шишаку. У него в саду молочные реки текут, а он столько дней жаждой меня морил, каплю воды жалея.
— Не тебя одного, — вздохнул Горошек. — Я самого льва не испугаюсь, а птичку, пускай даже малюсенькую, боюсь до смерти. Что же будет в лесу?
— Не печалься, я сын леса: мне деревья не страшны! Встаём! — подбадривал Жёлудь друга.
— Встаём, — еле-еле пошевелил ногами Бегунок. — Мой отец тоже на пруте рос. Деревьев-то и я не боюсь. Гораздо страшнее те, которые сидят на них.
Хоть Горох и подбадривал себя, однако с каждым шагом всё больше отставал от товарища и поминутно оглядывался. А на опушке, услыхав гомон множества птиц, он побледнел и тихонько попросил:
— Может, ещё отдохнём?
— С удовольствием, — ответил Жёлудь, — Сядем, и я тебе расскажу, как однажды самого Ворона одолел. Знаешь, братец, я бы и с Орлом сразился, если б он не боялся меня.
Горошек хотел одёрнуть товарища, чтобы тот не слишком-то хвастался, но вдруг, откуда ни возьмись, на землю спрыгнул страшный зверь, схватил Жёлудя за шиворот и унёс на дерево.
— На помощь! — едва успел крикнуть Жёлудь и вместе со зверем исчез в дупле.
Как ни трусил Горох, как ни тряслись у него поджилки и как ни стучали зубы, однако бежать он не собирался. Надо было выручать друга, попавшего в беду.
Бегунок спрятался за листом и стал осторожно осматриваться. Страшный длиннохвостый зверь снова высунулся из дупла и куда-то ускакал. Это была Белка, но Горох не знал этого: он ведь никогда не видел белок. Через некоторое время чудовище снова вернулось в дупло, неся что-то в зубах.