Артамошка Лузин

Кунгуров Гавриил Филиппович

Чалык подумал: «Небо ясное, туч нет — спросонья отец ошибся. Вечером в чуме смех будет».

После еды каждый взял свой лук. Панака предупредил:

— На зверя не ходите, добывайте рыбу на озере.

Чалык отправился добывать уток. На берегу он сделал из веток маленький балаган, оставалось только подманить уток. Для этого он содрал с березы кусочек бересты и сделал утиный манок.

— Кря-кря-кря! Кря-кря! — закричал Чалык по-утиному.

Прилетел селезнь и шлепнулся на воду у самого берега тихой заводи. Чалык крякнул еще несколько раз. Селезень

вытянул шею и беспокойно стал озираться, потом сам крякнул. С шумом летели утки и падали камнем на воду. Они крякали и ныряли, у многих в клювах трепетали блестящие рыбы; менее удачливые рыбаки-утки выхватывали добычу из клювов своих соседок. Утки шумно хлопали крыльями, по воде во все стороны разбегались затейливые волнистые круги.

Чалык прищурил глаз и натянул тетиву. Стрела взвизгнула и пронзила утку; утка всплеснула крыльями, забилась на воде и затихла. Остальные продолжали мирно барахтаться и нырять. Чалык истратил десять стрел и убил пять уток. «Добрая добыча, — подумал он. — Только лук слаб».

Чалык с трудом выловил убитых уток, собрал стрелы, старательно вытер каждую о полу своей парки и аккуратно сложил их в колчан. Всех уток связал ремешком, закинул за спину и, довольный, потащил к чуму.

Отец точил нож. Поднял глаза на сына и не сказал ни слова. Чалык решил: отец не радуется потому, что не заметил большой добычи.

Чалык повернулся спиной. Отец посмотрел на добычу, но опять не проронил ни слова. Больно укололо это охотничье сердце Чалыка. Он насупился, и тогда отец молча показал на небо. С запада неслись мутные, тяжелые тучи.

— Видишь?

— Однако, буря? — удивился Чалык.

— «Буря»!.. — передразнил его отец. — Один по тайге бродишь, лук хорошего охотника думал тебе давать, а ты…

И отец долго учил Чалыка, как безошибочно угадывать погоду, умело отыскивать путь по солнцу и звездам, находить лучший корм оленям.

— Кто в тайге не видит дальше полета стрелы, тот глупее старого зайца, — строго поучал отец.

…Одой принес немного жирной рыбы. В чуме радовались, женщины торопливо возились у очагов. Отец сказал:

— Еда есть — будем сыты. Есть ли корм у наших оленей? Кто примечал?

Сыновья враз ответили:

— В этих местах, отец, огонь не ходил по земле, голубых и сочных мхов много. Наши олени сыты.

Налетела буря, и ударил сильный дождь.

Дрожала земля. Ветер ломал деревья, бешено рвал покрышки чумов, шесты жалобно скрипели. Мужчины кутались в шкуры, женщины хлопотали у очагов. В дымоход захлестывал дождь, и костер в чуме горел плохо: дым не шел в дымоход, а прижимался к земле. Темнело в глазах от едкого дыма, даже собаки не находили места, вертелись у входа и жалобно взвывали.

— Тыкыльмо, — крикнул сквозь слезы Панака, — потуши большой костер, закрой плотнее дымоход! Мерзну, как мышь на снегу, плачу от дыма, как старая баба!..

Три дня лил дождь и завывал свирепый ветер. В чумах все отсырело и размокло.

Чалыка трясло от холода. Хотелось есть, но никто не поднимался. Дождь барабанил по кожаной покрышке; размокли ремешки и стали скользкие, как лягушки. Крупные капли падали на лицо, а ему лень было вытереть эти капли, и они холодной струйкой поплыли по спине. Чалык крикнул:

— Чум наш прохудился! Дождь меня достал!

— Дождь тебя не пожалеет. Встань, иди и заложи дырку берестой.

Чалык нехотя встал и заложил дырку запасенной берестой.

Дождь лил, и холодные струи стали тревожить и Панаку и Тыкыльмо.

— Дождь на нас беда как озлился. Однако, вставать пора.

Все встали, дрожа от холода. Надели сырую одежду. Панака налил в деревянную чашку медвежьего жиру и вышел из чума. Он выбрал высокий пенек и поставил чашку.

— Не сердись, пей! — обратился он к дождю и пошел обратно в чум.

Дождь не переставал. Старый Панака задумался: «Дождь может сожрать наш чум», — и потрогал его разбухшую покрышку.

— Еды на одно варево, как жить будем? — спросила жена Одоя.

— Дождь — не снежная буря, — ответил сердито Одой и, взяв лук и стрелы, ушел в лес.

Ходил он недолго, принес двух зайцев и несколько лесных голубей.

Чалык вышел из чума. В это время меж туч показалось солнце.

— Солнце! — обрадовался он.

Все выглянули из чумов, но солнца уже не было — туча скрыла его. Одой засмеялся. Чалык, обиженный, пошел в свой чум, но Панака ласково положил ему руку на плечо:

— Мужичок говорит правду: скоро выйдет солнце и убегут тучи.

Панака пошел к пеньку, заботливо поправил чашку с медвежьим жиром и что-то долго шептал, поднимая глаза к небу.

Дождь перестал лишь на другой день. Рассеялись тучи, и солнце бросило людям свои ласковые, горячие лучи.

Ожило стойбище. Вместо чумов стояли одни лишь закопченные шесты, покрышки были сняты и повешены для просушки в тень, чтобы не скоробилась промокшая кожа на солнце. Женщины развесили сушить мокрые одежды, обувь и постели. Мужчины поправляли свое оружие.

— Мужичок наш подрос. Не пора ли ему дать лук настоящего охотника? оттачивая нож, спросил Панака Одоя.

Одой не соглашался с отцом:

— Не натянуть Чалыку лосиную тетиву, слабы еще у него руки.

Обиделась мать:

— Руки Чалыка крепче сучьев лиственницы, силой выйдет он в отца моего Бертауля.

Подошел Чалык. Все замолчали: зачем тревожить сердце парнишки! В руках Чалык держал маленького зверька.

— Брось! — крикнул в страхе отец. — Это крыса-вонючка, человеку от нее только горе!

— Беда!.. — заплакали женщины.

Чалык испуганно вскинул руками, и крыса, мелькнув, скрылась в траве.

Молча собрались и перекочевали на другую сторону горы. Место, куда спрыгнула крыса-вонючка, отец долго топтал ногами и угрожал ножом в ту сторону, куда она скрылась. «Страшная крыса, она всегда несчастье несет, подумала Тыкыльмо. — Дорогую жертву надо дать духам, чтоб спасти чум от большой беды».

Когда Панака покружился вокруг костра и бросил в огонь от каждого человека жертву, все успокоились.