Артамошка Лузин
Шрифт:
Гремели людские голоса:
А были у вольницы Три пушечки медные Да ружья долгомерные… Три пушечки…Дрогнуло сердце Чалыка, он сжал в руках лук храброго Саранчо. В страхе перекосилось лицо:
— Лючи!..
С криком Чалык пустился бежать в тайгу. За ним кинулся и Артамошка.
Стружки повернули круто к берегу. Грохнули выстрелы, черные клочья дыма повисли над рекой. Артамошка и Чалык притаились в прибрежных зарослях. Со стружков бросились люди в воду и кинулись на берег.
— Лови лесных!
Артамошку схватили за ворот чьи-то руки-клещи и подняли на воздух. Слетел малахай, и рыжие Артамошкины волосы вздыбились копной. Перепуганные глаза его встретились со злыми глазами разъяренного человека. Артамошка глянул человеку в лицо, голубые глаза человека расширились, руки бессильно опустились, и, пятясь назад, он закрестился. Артамошка вытянулся и смущенно сказал:
— Тот… Тот и есть!
Артамошка ближе подошел к незнакомцу, пристально всмотрелся:
— В Иркутском городке бывал?
— Бывал.
— Не тебя ль били смертоносно купцы Парамоновы?
— Били, били… Но какие купцы, мне то неведомо.
— Сенька! — надрывался чей-то охрипший голос. — Хватай!
— Хватай! — орали со всех сторон.
Артамошка увидел, как волокут перепуганного Чалыка, и бросился к нему:
— Пустите, то мой брат!
Опешили люди, остановились. Сенька Косой вылетел вперед, ударил себя в грудь, сорвал с головы рваную шапчонку:
— Люди вольные! Парень — Иркутского городка беглец. Крещеная душа!
— Брешешь! — раздались голоса.
Сенька кричал:
— От его птичьего уменья жив я остался!..
Тут же, на кругу, поведал Сенька своим товарищам о том, как спас его от смерти птичьим пеньем Артамошка.
— Чей будешь и откуда? — спросил Артамошку высокий широкоскулый мужик с живыми, умными глазами и глубоким красным шрамом через весь лоб.
Артамошка подумал: «Однако, сам атаман».
— Артамон я, сын Лузинов, Иркутского городка жилец.
— Чей? — удивленно переспросил мужик.
— Лузинов!.
— Лузи-инов? — нараспев протянул мужик и топнул ногой. — Люди вольные, слыхали? А?
— Слыхали!
— Тятеньки моего изделье! — обрадовался Артамошка и показал на рукоятку ножа, который висел на пояске мужика.
— Этот парень либо оборотень, либо обманщик: сыном нашего атамана Филимона прикинулся.
— Единым разом дух вырву! — схватил за шиворот Артамошку высокий мужик. — Крещен?
— Крещен! — прохрипел Артамошка.
— Кажи крест!
Артамошка с трудом засунул руку за ворот, вытащил крест, показал. Вокруг послышалось:
— Крещена душа!
— А тот крещен? — указал мужик на свернувшегося в клубок, связанного Чалыка.
Артамошка осмелел:
— Лесной тоже крещен, — и, подскочив к Чалыку, быстро и ловко выдернул из-за пазухи Чалыка медный крест.
— И этот крещен! — удивились мужики.
Никто не заметил, что ловкий Артамошка из-за пазухи Чалыка вытащил свой же крест, который он до этого мигом сорвал со своей шеи и зажал в кулаке.
Артамошку и Чалыка привели к стружку с крутым носом и размашистым парусом. На высоком помосте возле кормчего стоял сам атаман вольной ватаги и сердито торопил людей. Атаман стоял без шапки, ветер трепал русые с проседью волосы, из-под расстегнутого ворота серой домотканной рубахи чернела волосатая грудь.
Филимон узнал сына; они обнялись.
— Артамошка, сынок!.. Эй, люди, дивитесь, какова встреча! В темной тайге сына повстречал! Не зря сполохи поздние горели на небе, сны в голову мне лезли приметные…
— Поздние сполохи, атаман, завсегда примета добрая: то к удаче, сказал Сенька.
— Удача моя, ватажники, тут, на груди. — Филимон прижимал к себе Артамошку, шершавыми пальцами трепал его кудлатую голову.
— Артамоном прозывается сын-то? Добрый мужичок! — шумели ватажники, собравшись в круг.
— А эта душа лесная откуда? — скосил глаза Филимон на Чалыка, сидевшего на земле возле сухой валежины.
— То, тятя, Чалык прозывается, мой кровный дружок, тунгусенок, воеводских казаков пленник…
Филимон оглядел Чалыка. Артамошка засуетился:
— Чалык, друг, подь-ка сюда! Не страшись, то мой тятя…
Смущенный Чалык прижимался к валежине, испуганно прятал глаза.
— А ну-ка, подь сюда! Вставай, вставай! — Филимон поднял Чалыка за плечи. — Ишь какой нарядный, расписной. Ладный тунгусенок. Хорош… Ну, обмолвись!
Чалык молчал. Тут только разглядел Филимон, что Артамошка наряжен в новые эвенкийские одежды: на нем лисья парка, кожаные штаны, красиво расшитые унты.
— В тайге клад Чалык отыскал. Лохмотья оставил, новое взял. Это по ихнему обычаю завсегда так делается.
— А дружка где нашел, сынок?
— Из Иркутского городка мы с ним убежали. Зоркие воеводские доглядчики не усмотрели. От воеводского житья соленого спаслись… Тяжкое то житье, тятя!
— А с мамкой что?
Артамошка вздохнул.
— Аль нет в живых? — затревожился Филимон.
— Померла… Хворость одолела…
— А брат Никанор?
— Убег!
— Куда?
— Не знаю, тятя…
Филимон голову опустил, присел на краешек помоста.
Плыли по небу белые облака, билась о борт стружка мелкая волна. Река тихо плескалась, нагоняя печаль. А печали у атамана и без того было много. Обнял он Артамошку, спросил:
— В воеводах иркутских кто ходит?
— Малолеток, а при нем правителем сын боярский Перфильев. Суров воевода. Малолеток-то для видимости, одна смехота с ним.