Артем (Федор Сергеев)
Шрифт:
«Я без них очень хорошо обойдусь, поэтому не прилагайте чрезмерных стараний, чтобы достать их. Можно — хорошо, а нельзя — тоже хорошо. Примените этот принцип и ко всему остальному. Вы пишите об одеяле. Разве у вас есть лишнее? Я очень давно не имел собственного и не помню, когда на воле пользовался своим…
В Самаре я встретился с Ал. Вал. (речь идет о добром и старом друге Александре Валерьяновне Мечниковой. Она ехала на поселение, а Артем на суд в Харьков. — Б. М.), и через мою попутчицу передала мне маленькую подушечку. Вот и все мое постельное имущество… Вот видите, как немного мне нужно. Если есть теплое белье, пришлите до отъезда. Это вещь необходимая в дороге… В партию я уйду, вероятно, на будущей неделе…»
За годы тюремного сидения сколько
В письмах из тюрьмы Артем в самых общих словах делился с друзьями мыслями о своем приближающемся ссыльном существовании:
«Я сейчас же по приезде буду принужден переменить свой вид на чалдонский [21] . Но про запас надо иметь вид мастерового. Вы знаете, что я по внешности хамелеон. Мое верхнее всегда меняется соответственно среде. Вы понимаете, приходится искать работу, а кто примет поселенца? Меня в Иркутскую губернию привезут, выпустят где-нибудь при волости, припишут к ней, выдадут паспорт «крестьянину из поселенцев», и иди, Федя, на все четыре стороны. Этим Иркутская губерния выгодно отличается от других губерний, вроде Енисейской, где поселение не такое старое и где не скоро выдают паспорт. Итак, пойду я на все четыре стороны, а где придется остановиться, не скажу, потому что и сам этого не знаю. Знаю только, что на месте не буду жить: первое соображение — то, что надо зарабатывать, а на месте поселения заработки, сами знаете, плохи. Остальные соображения Вам и без объяснения ясны. Отдыхать я уже потому не думаю, что надоело отдыхать за последние три года. К тому же для меня деятельность — самый лучший, освежающий и оздоровляющий отдых, а самая мучительная, тягостная и непосильная работа — бездействие. Буду ли я кочегаром, машинистом, слесарем, чем угодно, я буду отдыхать. А если труд будет связан с большими передвижениями, то я, как прирожденный бродяга, у которого эта склонность в крови, буду такой деятельностью вполне доволен…»
21
Чалдон — коренной сибиряк, крестьянин.
В конце января с группой других заключенных Артем был отправлен из Харькова по этапу в Восточную Сибирь.
Короткие часы зимнего дня Артем проводил у окна вагона, всматривался в вечно меняющиеся картины родной природы. Степи сменялись лесами, равнины горами. Ритмично выстукивали свою непрерывную дробь колеса. «Какая огромная, богатая и нищая наша страна! — думал Артем. — Едешь сутки, недели, а дороге нет конца и края». Проплыл ставший родным Урал, потянулась Западно-Сибирская низменность. Рощицы чахлых березок — «колки», прикрытые снежным одеялом озера. Низко нависшее небо цвета серого арестантского сукна. В вагоне холодно, не греет собранная на воле одежка. Быстро проходит зимний день. Темно. Еле светит свеча в фонаре. Покачивается из стороны в сторону арестантский вагон. Надо уснуть, во сне легче переносится холод, быстрее текут часы.
В Иркутск прибыли в феврале месяце. В Иркутской пересыльной тюрьме Артем вторично перенес тиф. Болезнь на этот раз прошла легко, температура высоко не поднималась. Артем лежал недолго. Вскоре стал выходить на прогулку и играть в шахматы. Ходил по тюремному двору, слегка покачиваясь, словно выпил лишнее.
В Иркутской пересыльной тюрьме и в Александровском централе скопилось невиданно много этапников. Надежды на то, что скоро отправят дальше, мало. Надо терпеливо ждать своей очереди. Люди сидят здесь по нескольку месяцев.
Как жил Артем в Иркутской тюрьме, об этом он сообщает своим теперь уже далеким друзьям в России. В Сибири Россией называют земли, лежащие на запад от Урала.
Письмо Артема адресовано в Харьков Фросе Ивашкевич, которой он был бесконечно признателен за внимание, проявленное к нему при отправке:
«Здравствуйте! Получил Вашу телеграмму, как именинный пирог, и тогда же повестку на 15 рублей. Посылки пришли до моего прихода в тюрьму, и их отправили обратно. Я долго не писал. По дороге истратил марки и открытки… Никому до сих пор не писал… Напишите сестре об этом. Я не знаю еще, как долго пробуду в Иркутске. Меня, как и всех, отправляют в Киренский уезд. Он самый северный, смежный с Иркутской областью. Размерами площади превосходит Францию. До отправки буду сидеть в селе Александровском Иркутской губернии. Центральная пересыльная тюрьма. Пришедшие со мной харьковцы уже назначены. Я пока нет. Сейчас меня отправляют в Александровское. Там будем ждать партии на Лену.
Первая очередная партия идет в мае, вторая — в августе. Но между ними назначаются экстренные, если ожидается много народу. Весьма возможно, что уже в первую партию не попаду. Очень много уже назначено раньше, и Александровская пересыльная уже заполнена. Скверно только, что опять так долго придется сидеть.
В сущности, ничего нового нет, Я до сих пор не могу примириться с мыслью, что буду на воле: отвык. Нас сидит довольно много. Партии идут беспрерывно. В вагонах, вплоть до самого Иркутска, не расковывали. Книг нет, занимаемся пустяками. Публика разнообразная и гораздо худшая, чем я предполагал. В рубрике партии так и пестрят беспартийные или анархисты. Последние, известно, в тысячу раз хуже просто беспартийных. Режим для пересыльных мало чем отличается от прочих. Только и разница, что спят на нарах, под нарами и просто в проходах на полу. Прогулка не всегда и небольшая — 25 минут в день… У нас стоят морозы, утрами больше 20 градусов. Не юг. Но не чувствуем себя плохо… 10 марта 1910 года (с этапа)».
Александровский централ
Пришел, наконец, день отправки из Иркутска в Александровский централ, что в 75 верстах от города. Весь этот путь арестанты совершили пешком. До первой остановки и ночного отдыха 31 верста. Шли закованные в ручные кандалы, каждый отдельно. Идти нужно было довольно быстро: зазеваешься — получишь в спину удар прикладом винтовки До станка [22] пришли измученные, повалились в чем были на нары и уснули замертво.
22
Станок — стан, селение у дороги.
Второй день перехода был тяжелее первого. Более 40 верст прошли за восемь часов. Отдыхали на морозе около 30 минут, погрызли мерзлых калачей и продрогли до того, что были едва в силах снова двигаться в путь. Почти все простудились. Артем после этого варварского перехода, слабый после перенесенного недавно тифа, снова свалился с ног, глухо кашлял, сильно болело горло…
В Александровской пересыльной тюрьме пришлось обосновываться не на один день, ждать очередной партии для отправки к месту ссылки. Кормили здесь из рук вон плохо. Политические жили коммуной по десять человек, все наличные денежные средства собирали вместе и расходовали их по мере надобности. Артема, никогда не страдавшего отсутствием аппетита, после тифа особенно сильно мучил голод. В связи с этим «волчьим» аппетитом никогда не было недостатка в остротах и шутках по его адресу.
1 Мая в Александровском централе праздновали с самодельными красными флажками. Был устроен «праздничный» обед, и Артем прочел реферат об Интернационале. Даже меньшевики были вынуждены признать, что это был отличный реферат. В Александровке вообще политическая жизнь протекала весьма живо, «издавались» рукописные журналы, в которых большевики боролись с нытиками, часто помещались карикатуры. На одной из них Артем был представлен в виде волка с широко раскрытой пастью — сие означало, что Артем вечно голоден, способен съесть все и в неограниченных дозах.