Артёмка (сборник)
Шрифт:
Впоследствии Артемка не раз вспоминал эти минуты и всегда удивлялся, куда ушел тогда его страх. С момента, как он оказался на залитой светом арене, под тысячей устремленных на него глаз, в нем все необычайно обострилось внимание, зрение, память. Даже торопливость, за которую его на репетиции ругал Самарин, исчезла и сменилась сдержанностью движений. И при всем этом у Артемки гудело в ушах и было такое чувство, точно он не сам все это проделывает, а движет им какая-то неведомая сила.
Самарин, высунув нос из-за портьеры, бормотал:
–
Но этого Артемка не слыхал. Он продолжал лететь в каком-то светлом гудящем пространстве и только тогда опомнился, когда Дик Бычий Глаз накинул на него мешок и перебросил через забор. Там, за портьерой, был уже не Дик Бычий Глаз, а Чемберс Пепс. Он сдернул с Артемки мешок, поставил дебютанта па ноги и восторженно сказал:
– О, ти очень хорошо делал свой роль! Ти есть очень хороший артист.
Подошел и Самарин. Он похлопал Артемку по плечу и похвалил:
– Молодец! Вполне!
Артемка слушал и растерянно улыбался. Ему казалось, будто он переплыл через глубокую реку, а до этого и не знал, что умеет плавать.
Ляся стояла тут же. Она не отходила от Артемки. У нее был гордый вид.
Артемке хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, душевное, но он не находил подходящих слов.
Во второй картине Пепс, Артемка и Ляся не участвовали. Они стояли у портьеры и смотрели в дырочки. Теперь играли Гуль и Иван Кречет. Гуль лазил по арене и искал следы; при этом он все, что ни попадало, разглядывал в лупу, а Кречет ходил за ним и хватался руками за голову, изображая горе отца.
Когда началась третья картина и Артемка опять выбежал па арену, у него уже не гудело в ушах и не было прежнего чувства, будто им движет какая-то посторонняя сила. В этой картине Джон и Этли, запертые в сарае па ферме, пытаются освободиться, и Артемка с такой непосредственной живостью изображал сметливость мальчика, что со скамей не раз срывались трескучие хлопки. Правда, это все-таки не был сын миллионера, это был просто попавший в беду мальчишка, трогательный и занимательный. Но это как раз и подкупало публику.
Нравилась и Ляся, хотя игра этой изящной девочки была совсем в другом роде.
Больше всех, кажется, нравился Гуль. Ему удалось изобразить Ната Пинкертона таким, каким его и представляла себе публика по бесконечным выпускам «Похождений знаменитого сыщика».
Что касается Пепса, то он добросовестно старался делать свирепое лицо, как учил Самарин, но в общих сценах с ребятами часто забывал об этом, и вместо свирепого лицо его делалось наивно-добродушным. Он спохватывался, хмурил лоб и сжимал плотно губы, а минуту спустя, в самом неподходящем месте, лицо его опять озарялось улыбкой. Публика, ожидавшая увидеть злое страшилище, недоумевала и посмеивалась.
В общем, пантомима шла оживленно, публика часто аплодировала, и Самарин уже мысленно составлял афишу о новом представлении «по требованию публики», как неожиданно для всех разыгрался скандал.
До девятой картины пантомима шла, как ей и полагалось. Благодаря сметливости Джона ребятам удается бежать. Дик Бычий Глаз бросается в погоню за ними. Обессиленная Этли падает в изнеможении. Джон подхватывает ее на руки, но уже не может бежать так быстро. И тут, в поле, заросшем маисом, их настигает страшный негр. Он набрасывается на детей и жестоко избивает их. И Пепс действительно страшно размахивал палкой и делал вид, что изо всех сил бьет Джона и Этли. Но вдруг он положил палку и как ни в чем не бывало обратился к публике.
– Уважаемий публик, – сказал он, – один маленький минутка внимания!
После девяти картин, шедших без единого слова, вдруг прозвучавший с арены человеческий голос так всех и приподнял с мест.
– Уважаемий публик, – продолжал Пепс улыбаясь, – это очень плехой пантомим. В этот пантомим очень много белий человек, а черний только один. Все белий человек хороший, а черний плехой, хуже самий злой черт. Уважаемый публик, это не есть правда.
Но тут по цирку пронесся свистящий шепот:
– Пепс! На место!
Пепс обернулся и взглянул на искаженное лицо Самарина.
– Один минутка, – сказал Пепс и опять обратился к публике: – Черний очень любит детей. Черний не любит, когда бьют маленький человек. Я очень люблю Артиомка, я очень люблю Ляся. Я люблю, как свой син, так свой дочь. Я…
Самарин выскочил из-за портьеры и, заглушая Пепса, прокричал:
– Пантомима продолжается. Не помогло и это.
– Один минутка, – сказал ему Пепс и продолжал: – Уважаемий публик, я очень хотел иметь свой мальчик…
– Да замолчишь ли ты?! – взревел Самарин, потеряв терпение.
Тут сверху кто-то спокойно сказал:
– Пусть говорит. Может, у него накипело.
– Не перебивать! Нехай говорит! Говори, Пепс, высказывайся! Самарин, отойди в сторону! – раздались голоса с галерки.
Пепс благодарно приложил руку к сердцу, но не успел он и рот открыть, как из ложи полицмейстера раздались отрывистые выкрики:
– Не раз-го-варивать!.. Не раз-говаривать! Не разговаривать с публикой!.. Молчать!..
Пепс испуганно повернул голову: большая серая борода то поднималась, то падала обратно на белый с золотыми пуговицами полицмейстерский китель.
Пепс отступил на шаг и посмотрел на Артемку, как бы спрашивая: «Что такое? Зачем он кричит? Разве я сделал что плохое?» И этот взгляд, растерянный и недоуменный, вдруг наполнил Артемкино сердце острой жалостью к своему большому и наивному другу. О, Артемка знал, что такое полиция и как она обижает людей!
– Слушайте, господин околоточный надзиратель, – сказал он, став впереди Пепса, – чего ж вы нарезались на человека? Он же правду говорит. А не верите, так хоть людей спросите. Он мне как отец родной. Мы и бычков ловим. Он и в будку до меня на базар приходит. А вы кричите, как не знаю кто!