Артур, Луи и Адель
Шрифт:
– Да-а, мама всю жизнь мечтала напялить на тебя что-то такое, а еще волосы в косичку заплести. Не поддавайся.
Марсель достает фиолетовое платье в пайетках на тонких бретельках. Оно короткое и с открытой спиной.
– Если она скажет, что это неуместно, ответь: «Мы идем на благотворительную тусовку, а не на похороны». Ты всегда так делала. И у тебя где-то были фиолетовые блестящие полусапожки к этому платью.
Я беру у него из рук вешалку:
– Красивое.
– В прошлом году ты в шутку сказала, что это платье приносит тебе удачу.
– А может, это была не шутка?
– Ты
– А во что я верю, Марсель?
– В человеческую силу.
Я озадаченно хмурю брови:
– В каком смысле? Я была агрессивной?
Марсель усмехается:
– Да нет, ну, не считая случаев, когда я съедал без спроса твои киндеры. А насчет удачи… Ты верила в собственные силы, верила в себя, и тебе не нужна была мнимая удача, чтобы достичь цели.
– Ну, возможно, если бы я хоть капельку верила в удачу, она бы сжалилась надо мной и я не оказалось бы девятнадцатилетней барышней с амнезией, которая не помнит ни целей, ни желаний – словом, ничего.
Марсель пожимает плечами, но ничего не отвечает.
– Как твой живот? – тихо спрашивает он, опуская глаза.
Я прикусываю губу и тоже прячу взгляд.
– Все хорошо, не переживай, даже не знаю, что на меня нашло…
– Не делай так больше, – грустно просит он, – и надень это платье. Пусть все эти сплетники, шепчущие за твоей спиной «бедная Адель», поперхнутся собственной желчью.
Марсель направляется в сторону двери, а я ловлю его за руку:
– Спасибо.
Он нежно хлопает меня по руке:
– К сожалению, я не могу помочь большим.
В его голосе столько жалости. Я наклоняюсь и оставляю смачный и звонкий поцелуй на его щеке.
– Ты уже помогаешь, малявка, – с иронией произношу я, и он, качая головой, выходит из комнаты.
Мне кажется, я практически никогда не вижу его улыбки. Искренней, ребяческой. Ему всего шестнадцать лет, но у него такой взрослый взгляд. Я гадаю, что именно заставило Марселя так быстро повзрослеть: случившееся со мной или воспитание наших родителей.
Я раздеваюсь, аккуратно отлепляю пластырь и рассматриваю свой порез. Он до сих пор красный, все еще болит. Я вновь обрабатываю ранку и приклеиваю новый. Соблазн порезать себя вновь очень велик, но меня останавливает образ Марселя. Ужас в его глазах и просьба больше так не делать. По коже бегут мурашки, а в голове проносится слово «сумасшедшая». Однако у меня нет настроения заниматься самокопанием. Я надеваю платье, и у меня дух захватывает – оно идеально. Мне нравятся мои открытые плечи, линии ключиц, длина шеи. Я следую совету Марселя и нахожу полусапожки; они на каблуках, но мне в них удобно. Платье обтягивает мои крутые бедра, наверняка раньше оно сидело на мне как влитое, сейчас же немного велико, но это не портит вида. Я распускаю волосы, и они каскадом падают на спину, закрывая ее. Я чувствую себя сексуальной, притягательной, манящей, красивой.
Мама входит в комнату без стука и застывает, увидев меня.
– Адель, это несколько неуместно, – говорит она.
– Мы не на похороны идем, а на вечеринку, – пожав плечами, отвечаю я.
– Милая, в следующем году выборы. Ты же знаешь, твой отец очень долго к этому шел. Мы не можем его дискредитировать.
– В чем заключается дискредитация? В том факте, что я выгляжу как молодая девушка своего возраста?
– Переоденься, – строго просит она, не отвечая на мой вопрос.
– Я ведь не одевалась до амнезии в те вещи, что ты мне покупаешь сейчас? – вырывается у меня грубее, чем мне хотелось бы.
– Какая разница, как ты одевалась до аварии? Сейчас это платье абсолютно неуместно, – раздраженно повторяет мама.
Я резко разворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом.
– Есть разница. Если я ничего не помню, это не значит, что я безвольная кукла, которой ты имеешь право управлять, как тебе вздумается.
Мама недоуменно смотрит мне в лицо, и я вижу, как лопается ее терпение.
– Послушай, я так долго готовила этот вечер, я столько сил вложила в это дело, твой отец работает по шестнадцать часов в сутки, а ты не можешь надеть подходящее платье и перестать играть на наших нервах?
– Я не хочу надевать ни одно из тех платьев, не заставляй меня.
– Переоденься! – Она повышает голос и тяжело вздыхает. – Кукла… немыслимо! Тебя послушать, мы всегда во всем виноваты! Но знаешь что? Не обманывай себя. Такую эгоистку еще поискать надо. Отец последние три года работает как проклятый, а она не хочет надевать платья! Всегда только о себе и думаешь.
Марсель просовывает голову в дверной проем и прерывает ее тираду.
– Кажется, в доме все налаживается, – произносит он с иронией, – уже слышатся былые песни. И, Адель, ты прекрасно выглядишь! – Он присвистывает и под убийственным взглядом мамы, усмехнувшись, выходит из комнаты.
– Я не хочу никому доставлять проблем, но я или не пойду вообще, или пойду в этом платье. Я не надену ничего из того ширпотреба, что ты мне купила.
Мама выходит из комнаты и громко хлопает дверью. А я, опершись о стенку, шумно вздыхаю. Да, я выплеснула на нее эмоции, накопившиеся за все эти месяцы. Однако и ее реакция меня озадачивает. Неужели я частенько доставляла им проблемы? Что значит: «Ты всегда была эгоисткой, только о себе и думаешь»? Возможно, моя реакция кажется ей не совсем адекватной. Но я и так ничего не помню, зачем путать меня еще больше? Зачем рассказывать мне, что Прюн – моя лучшая подруга, что я планировала поступать на юрфак? Зачем одевать меня в вещи, на которые я бы никогда не посмотрела? Меня переполняет такая злость! Я не помню себя, не понимаю происходящего, и я отчетливо осознаю, что мне чего-то недоговаривают. Я выхожу из комнаты, хочу найти мать и в итоге прийти к общему решению: иду я на эту дурацкую вечеринку или остаюсь дома?
Я подхожу к отцовскому кабинету, поднимаю руку, чтобы постучать, но тут же замираю.
– Я был против, но ты все равно рассказала ей, а она вновь забыла. Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Сколько бы она ни злилась, память не возвращается к ней только из-за нее самой. Значит, она не готова, – раздраженно произносит папа.
– Послушай, я вижу, как она замыкается в себе, смотрит на нас с недоверием. Мы должны что-то предпринять.
– Она придет в себя.
– А если нет? Если она никогда не вспомнит? Что мы будем делать тогда?