Арысь-поле
Шрифт:
Домой Катя добралась поздно ночью; осторожно открыла дверь; сняла туфли.
— Ты же сегодня не работаешь, — услышала из темноты сонный голос матери.
— Сегодня я отдыхаю. Спи, ма. Все нормально.
— Отца на тебя нет. Он бы тебе показал, и отдых, и работу, — беззлобно пробормотала мать. Диван заскрипел — видимо, она перевернулась на другой бок.
Катя босиком прошлепала в ванную, включила свет и упершись руками в раковину, уставилась на свое отражение. Из зеркала на нее смотрело блестящее от пота лицо с двумя светлыми прядками, прилипшими ко лбу. Стрелка у правого глаза слегка размазалась, а от помады на губах остался лишь тонкий, неровный контур.
…Козел… —
Вздохнув, Катя включила воду и стала раздеваться…
Простыня показалась ей жарким пуховым одеялом. Она отбросила ее в ноги и вытянулась на постели, ощущая свежесть и полную свободу от сковывающей, липнущей к телу одежды; при этом лунный свет, пробиравшийся в комнату, казалось, наполнял все ее существо, давая силы приподняться над землей, без проблем выплыть в форточку и лететь выше и выше, чувствуя нежные воздушные потоки. Голова слегка кружилась, и от этого ощущение полета становилось вполне натуральным. …Надо запомнить пропорцию, — подумала она, — три коктейля, бокал «Мартини» и чуть-чуть «Куантро»…
Она глубоко вздохнула — показалось, что в легкие вместился весь воздух, находившийся в комнате, и от этого тело сделалось совсем невесомым; закрыла глаза и не поняла, то ли это уже сон, то ли переполнявшее ее чувство воздушности и легкого опьянения складывало в мозгу странные феерические картинки: дома растекались, сползая вниз, образуя незнакомый, но вполне земной ландшафт. Узкие и длинные долины, видимо, в прошлом бывшие улицами и проспектами, отделялись друг от друга горами — зелеными у подножья, но, по мере подъема вверх, становившимися строже; то там, то здесь на их серых, мрачных камнях возникали белые клочья снега. Катя чувствовала, что уже не парит над этим странным миром, а будто воздушный шарик, слегка коснувшись одной из скал, взмывает в небо и пролетев десяток метров, опускается на склон другой скалы. От новизны и яркости ощущений захватывало дух. Она видела свои полупрозрачные босые ноги; руки, гибкие и тонкие, как ивовые прутики… Перелетев одну из гор, Катя опустилась слишком низко — туда, где не было снеговых шапок, а густая мягкая трава нежно обнимала ступни. Эта нежность казалась приятней любой ласки — так к ней не прикасался ни один мужчина, и даже руки матери казались шершавыми и грубыми. Она вдруг почувствовала, что не в состоянии оттолкнуться, чтоб вынырнуть из этой неги. Сделала шаг, потом второй и блаженно побрела навстречу красноватому зареву, медленно разраставшемуся над вершиной горы. Она ждала, когда же наконец появится солнце, и все радостно заиграет в его лучах.
Время слилось в один счастливый миг… или, наоборот, в вечность. Только солнце так и не появлялось, хотя небо становилось все более багровым и каким-то низким. Туч не было, но по земле побежали уродливые тени. Катя остановилась, решив, что, наверное, все-таки стоит взлететь и посмотреть, что же происходит за горой, но не успела оттолкнуться, как в небо выстрелили тысячи желтоватых искр, которые падали и гасли, оставляя серый дымящийся след. Навстречу им взмывали новые, и постепенно все небо превратилось в подвижную, мерцающую мозаику. Катя не могла оторваться от зрелища, и не только потому, что оно завораживало — ноги были так заплетены травой, что от ее желания ничего не зависело.
Неожиданно на горе появился огромный ослепительный язык — желтый, с красно-черными переливами. Он, словно живое существо, медленно полз вниз, поглощая серые скалы, окрашивая их в свои огненные цвета.
Катя сообразила, что так выглядит извержение вулкана, и спасти ее может только очень затяжной и очень высокий полет. Попыталась согнуть ноги, но не ощутила их — она видела их полупрозрачную сущность, но мышцы не слушались. Они больше не принадлежали ей, как, впрочем, и руки. А «язык» приближался — уже ощущался его жар. Катя перестала метаться, поняв бесполезность попыток даже чуть-чуть сдвинуться с места.
Единственной, подчинявшейся ей частью тела, были глаза. Они продолжали смотреть из глазниц, как из крохотных окошек тюремной камеры, именно туда, куда она приказывала, но везде натыкались на желто-красно-черную шкуру, которая топорщилась и противно булькала. Катя уже различала отдельные вспышки на ее поверхности, огромные пузыри, которые надувались, тут же с шумом лопались, разбрасывая вокруг искры, и на мгновенье образуя воронки, сразу заполнявшиеся тягучей массой. А пузырь, словно нарыв, начинал набухать в другом месте.
…Она хочет меня съесть, как поедает траву и камни!.. Мысль о том, что огненная масса живая, настолько ярко и прочно вошла в сознание, что Катя невольно начала искать признаки человеческого лица. Каждое мгновение ей казалось, что, вот, наконец-то она увидела ее портрет, но лопался очередной пузырь, и подобие, например, глаза перемещалось в сторону, полностью изменяя облик. …Но оно есть, это лицо!.. Только выражение его меняется, как у человека, который, то смеется, то плачет…
Жар становился нестерпимее, и хлюпанье громче. Катя попыталась рвануться вверх всей своей сущностью, оставив на съедение монстру глупую, непокорную оболочку, но черепная коробка оказалась слишком прочна, чтоб отпустить сознание.
«Язык» приближался — если раньше он казался стелющейся по земле шкурой, то теперь открылись его истинные размеры, и Катя поняла, что если он обрушится на нее, то поглотит целиком, даже не заметив.
В конце концов, жар полностью парализовал волю и способность думать. Она видела лопающиеся пузыри багровых глаз, вроде, существо моргало; видела, как раздуваются его ноздри и рот. …Он уже облизывался в предвкушении еды!.. Катя отчетливо поняла, что никаких шансов выжить у нее нет, и это ее последние мгновения, поэтому сделала то, что делают все люди, потерявшие веру в собственные силы.
— Пощади меня, огонь, я молю тебя… Не причиняй мне боли… — она повторила свое наивное заклинание несколько раз, и вдруг почувствовала, что, хотя огненное лицо становилось все ближе, безумный испепеляющий жар исчез; да и само лицо стало другим. С него пропал противный голодный рот, и остались только сонно моргающие глаза.
Катя даже не поняла, как поток охватил ее — густая маслянистая масса нежной рукой обняла ее тело, лаская каждую его частичку, при этом дышалось ей легко и свободно, хотя, казалось бы, она давно должна была задохнуться и сгореть дотла.
Боясь нарушить хрупкое состояние наступившего блаженства, Катя замерла, упрямо повторяя:
— Не причиняй мне боли, огонь… не причиняй мне боли…
Лава покатилась дальше, оставив Катю стоять целой и невредимой среди черных выжженных скал, а тело еще помнило такие сладостные прикосновения. Кроме того, к ней вернулась способность двигаться — еле заметным движением она оттолкнулась от земли и устремилась ввысь гораздо сильнее и выше, чем прежде. Ей показалось, что до этого на ней висели пудовые гири, и лишь теперь она ощущает всю полноту своих возможностей.