Ашхабадский вор
Шрифт:
Да, что ни говори, платина платиной, а особая статья – держать в своих руках штуковину, которой, быть может, касался сам гражданин Македонский. А то и владел. И ведь действительно что-нибудь весьма ценное запросто может валяться здесь на дне! Хоть те же осколки бюста, которые сложи и выйдет, скажем, голова Зевса работы гениального мастера, какого-нибудь Распопулоса из города Кастракиса, от которого дошло до нас всего одно скульптурное творение, и вот, пожалте – второе. Неужто ценители поскупятся ради того, чтобы стать единственными обладателями раритета? Да выложат как миленькие, сколько ни запросишь. Эх, кабы не шах!..
Кстати, о шахе. Небось, минеральные источники, насыщающие водоем животворящей влагой, помогают и в деле поддержания авторитета власти. «Почему наш шах так хорошо выглядит? Да потому что в милости у Аллаха!» На самом деле спасибо надо сказать благотворному влиянию минеральных солей, но чтобы сия простая истина не открылась, простолюдинов к озеру не допущают.
Тот, кто пребывает в милости у Аллаха, был виден с их позиции не хуже, чем само озеро. Карташ ожидал увидеть этакого классического киношного повелителя с жаркого Востока: толстого, старого, ленивого в каждом движении. Этот же был неплохо сложен, гибок и далеко не стар. По всему чувствовалось, что он ведет жизнь отнюдь не праздную. Да и вправду, где ему разнежиться, когда воюй с одними, конкурируй с другими, договаривайся с третьими! Одни смены власти в Афгане с кого хочешь лишний жирок сгонят: то бесконечные перевороты, то советские войска, потом талибы, теперь американцы и вызванный их приходом новый междоусобный раздрай. И несмотря на гордое звание шаха жить ему приходится не во дворце – откуда может взяться у него дворец, чай, не арабский шейх. Впрочем, в маленьких, недоступных простолюдинам радостях шах себе не отказывал. Эти радости восточного повелителя Карташ и Гриневский сейчас и наблюдали из своего укрытия.
Шах возлежал возле самого озера на темно-красном, покрытом орнаментом ковре, в окружении полудюжины наложниц в возрасте лет от пятнадцати до двадцати пяти. Или кем они ему там приходятся – законные жены, рабыни? Ну уж точно не родные сестры – судя по тому, что они вытворяли на коврике.
Гриневский за спиной Карташа не то поперхнулся, не то всхлипнул. Да и у Алексея, надо признаться, дух перехватило.
И было от чего.
Голова шаха удобно покоилась на смуглом животе черноволосой чаровницы – чаровница кормила повелителя какими-то ягодками, похожими на виноград. Время от времени шах яство отвергал и неторопливо, со вкусом приникал губами к другому фрукту – темному соску юной прелестницы. (Надо ли говорить, что грудь ее была обнажена – равно как и бюсты всех прочих наложниц?) Другая то ли жена, то ли рабыня в это время исполняла то, что воспитанные китайцы называют «игрой на флейте», а по-научному говоря – пользовала шаха орально. И, судя по замутненным глазам владыки, в сем искусстве преуспевала весьма. Еще две восточные барышни неспешно растирали шахский торс маслами, от чего означенный торс блестел на солнце, как надраенный самовар. Возле ковра располагался складной столик с напитками в термосах (чтоб напитки не нагревались) и вазы – некоторые с фруктами, но большая часть со сладостями. Две красотки из гарема скромно перекусывали. Отдыхающая смена, что ли? Ну да, очень похоже: чуть позже подуставшую виртуозку игры на флейтесменила одна из отдыхающих-закусывающих и принялась исполнять любимый миллионами шлягер в совсем других ритме и тональности – голова ее двигалась значительно быстрее и увереннее, нежели у предшественницы. Ни дать ни взять выступление кумира на концерте – опосля разогрева публики группами так себе… Однако добраться до коды, до финального аккорда шах исполнительнице не дал: бесцеремонно оттолкнув ее в сторону, он секунду помялся, выбирая, не выбрал и поступил точно по-соломоновски: схватил обеих массажисток за талии и повалил на ковер. Содрал с обеих невесомые полупрозрачные повязочки, обматывавшие бедра, взгромоздился на одной, вторую пристроил рядышком, под бочок – и заработал…
– Да что ж это делается-то… – застонал Гриневский.
Алексей шикнул на него: мол, не время, братан, на порнуху таращиться, война идет.
– Я три года нормальную ляльку не видел, а тут такое… – сдавленным шепотом объяснил Таксист.
Неджметдин уверял, что охрана, расставленная по горам, стережет исключительно подступы к озеру, а зону внутри периметра не контролирует. Более того – граница периметра отодвинута от священного места настолько, чтобы, пробудись у кого такой соблазн, все равно не смог бы увидеть, что происходит у воды и на воде. Да-с, пожалуй, это действительно так. Глядя на шаховы игрища, невольно веришь, что свою интимную жизнь шах вряд ли выставит на обозрение простым часовым.
Непростыхже часовых было двое.
Два телохранителя, допущенных к самым сокровенным сторонам жизни владыки, берегли его покой на берегу озера. Первого телохранителя хоть сейчас бери и вставляй в серию бондианы, где дело происходит на Ближнем Востоке. Колоритен, ничего не скажешь. Вышел ростом и крепкотелостью, а особо вышел чернотой и густотой бороды. А на зеленой, похожей на френч куртке выделялись пошарпанные кожаные ремни портупеи зело занятного вида. Уж не аглицкая ли, образца начала века?! К портупее с обоих боков присобачены кобуры – ясное дело, расстегнутые, с торчащими пистолетными рукоятями. Голову можно прозакладывать, что бородатый одинаково неплохо шмаляет с обеих рук. За спиной у него висит классическая американская автоматическая винтовка М-16, но скорее всего она служит запасным оружием, если вдруг придется вести бой на расстоянии. А вот кинжалом, что висит на поясе в ножнах, отделанных каменьями, ясен хрен, этот чукча владеет, как циркач. Небось, с малолетства упражняется – вместо школы, пионерских лагерей и посещения секции юных натуралистов.
Сейчас этот генацвале прохаживался вдоль руин, происходящим у озера нисколько не интересуясь. Если и проводил взглядом по ожившей на темно-красном ковре камасутре, то задерживался не дольше, чем на предметах неодушевленных – вроде камней и молельни. Впрочем, оба телохранителя в этом аспектепроявляли себя одинаково равнодушно: не косили украдкой и уж тем более не пялились, причмокивая и облизываясь, на приозерную порнографию. Увы, сие лишь указывало на их профессионализм, а вовсе не на принадлежность к беззаботному товариществу евнухов или к сексуальной прослойке цвета ультрамарин. Просто когда настоящийпрофессионал работает, он уже не человек с его слабостями и пороками, он – почти машина. Машина, у которой остались лишь рефлексы, подчиненные исключительно поставленной задаче и ничему более. И для них, двух притаившихся в камнях доморощенных наемников поневоле, ничего обнадеживающего в этой картине не усматривается.
Но особенно Карташа заинтересовал второй телохранитель, сидящий на ступеньке молельни, – определенно европеоид. «Уж не русский ли, – само собой сложилось в голове предположение, – не из тех ли, кто не вернулся домой после выполнения интернационального долга? Ведь всяких историй хватало... Взяли в плен, или сам перебежал, прижился, не исключено, принял ислам, доказал свою верность повелителю, допустим, прикрыв собой во время покушения, – вот и попал в фавор, удостоился полного доверия…» Кожа, правда, смуглая, а какой, с другой-то стороны, ей еще быть, когда живешь на Востоке? Светлые волосы еще ни о чем не говорят, равно могут принадлежать и шведу, и англичанину, и настоящемугрузину, а уж если на то пошло, то у итальянцев или бразильцев тоже хватает своих блондинов. Но вот тип лица, особенно нос такой знакомой формы – картошкой, – это скорее указывает на соотечественника. Что ж, приятель, ты однажды сделал свой выбор, тут уж не обессудь.
Отсюда было не разглядеть, какой марки снайперская винтовка лежит у «соотечественника» на коленях, но вот то, что он умеет с ней обращаться, это уж определенно, это в Мекку не ходи, это верняк…
А товарищ шах изволили развлекаться дальше, подключив к развлекухе оставшихся гюльчатаечек. И в результате на ковре образовался столь запутанный, столь заковыристыйклубок плоти, что разобраться, где чья нога и где чья голова было решительно невозможно, а любой режиссер порнофильмов немедля удавился бы от зависти при взгляде на сию вакханалию тел. Тем не менее, эта машина наслаждения работала безупречно – слаженно двигались поршни, ходили кулачковые механизмы, до двух диверов на скале, даже через такое расстояние долетали ритмичные охи-ахи… Короче, ни дать ни взять, а гонит продукцию конвейер-автомат по производству оргазмов…
Телохранитель-блондин поднял снайперку, прильнул глазом к оптическому прицелу.
Ах ты лапочка, вот оно, значит, как – значит, невооруженному глазу мы не верим, проводим регулярный осмотр местности сквозь оптику!
Карташ и Гриневский моментально, не сговариваясь, убрали головы из своей смотровой щели. Недосуг им любоваться на восточные любовные утехи, а все, что требуется для планирования акции, они уже разглядели.
– Будем прикидывать, – сказал Карташ. – Что мне стало без остатка, до донца ясно и понятно, так это расчет нашего равнинного друга Неджметдина...
– Мы кладем шаха, нас кладет его кодла, – мрачно подхватил его мысль Гриневский. – Опознать нас никому не удается, два белых придурка, какие-то левые русские отморозки. Короче, уж кто-кто, а Недж тут совершенно ни при чем и никому ничего не должен. Все расходятся довольными – кроме убиенного шаха, двух жмуров европейской внешности и двух пленниц великого и мудрого Неджметдина… В общем, вляпались мы с тобой, начальник, в полное дерьмо.
– Все, Таксист, понервничали и хоре, задвигаем эмоции и давай крутить варианты. Времени мало. Шах не до вечера же тут плещется. Может, с часок подрызгается и адью.