Ашу Сирай
Шрифт:
— Ты прав, ни один из преданных Сурту Взывающих не станет называться именем Ашу Сирая и приходить сюда. И нет никого из людей, кто совершит такую глупость, рискуя своей жизнью и посмертием. И нет никого из Взывающих, могущих подчинить себе этих милых созданий самого Сурта, о которых ты, без сомнения, слышал с самого детства. Также ты прав в том, что я не служу Тёмноокому, хотя владею искусством его Взывающих. Так какой же вывод ты сделаешь из моих слов, прославленный своей изворотливостью Сафар?
— Э-э… почтенный Ашу Сирай… — разбойник заметно побледнел. — Прости нашу неучтивость и негостеприимство! Я уже не так молод, и мои
— Танцами? — переспросил Шут.
— Да, о трижды премудрый, да будут благословенны твои глаза! — Сафар совсем позабыл страх. — Да будет тебе известно, что я захватил караван с богатыми товарами и невольницами, достойными услаждать взор самого Тёмноокого! Они искусны в танцах и учтивы в беседах! Любую красавицу я отдам тебе, Ашу Сирай! Любая согреет твою постель и усладит твой взор своей красотой! В своей щедрости я даже подарю тебе целый сундук с парчой и шелками из самого Самарикана! Проходи в дом, прошу тебя!
Разбойники хмуро переглядывались, но перечить предводителю никто не посмел. Значит, одна невольница и сундук с подарками были небольшой платой за жизнь и свободу.
— Видно, ты, в самом деле, стал слишком стар, Шакал. — холодно и весомо ответил Джастер. — Иначе твоя так называемая доблесть не затмила бы твой разум окончательно. Ты забыл одну простую вещь, Сафар. Ты забыл, почему Локашан называют проклятым местом. Иначе ты никогда бы не пришёл сюда и не стал бы безмерно дерзить, приглашая меня гостем в мой же дом, который ты посчитал своим.
Предводитель разбойников мрачно смотрел на Джастера. Судя по его лицу, вину, которую предъявлял ему Шут, он ничуть не признавал.
Я же слушала с раскрытым ртом, забыв про холод и голод. Витиеватая речь сбивала меня с толку, но даже так я поняла главное: Джастера здесь знали под другим именем — Ашу Сирай, Безликий. Значит, он всегда носил эту маску в Сурайе. Но почему? Что произошло между ним и Тёмнооким Суртом? Что это за проклятие, о котором Джастер ни разу не упомянул? Почему разбойники хоть и боялись его, но не оказывали ему уважения как мастеру смерти? Почему он называет этот разрушенный город своим домом?
— О чём ты говоришь, почтенный Ашу Сирай? Я не понимаю тебя!
— Локашан — это мой город. Любой Взывающий любого храма Сурта знает это. Всё здесь — принадлежит мне. Абсолютно всё, Сафар. Поэтому твоя добыча — теперь моя добыча. Твои люди — теперь мои пленники. Тот, кто приходит в чужой дом тайно, пока нет хозяев — нарушает законы не только человеческие, но и небесные. Однако я не хокмон, чтобы судить других. Я поступаю проще. Любой, кто приходит в Локашан без приглашения — платит за это своей жизнью и своим посмертием. Поэтому я убью всех вас. И не надейтесь на посмертную милость и суд Сурта. Тёмноокий не накажет вас и никогда не подарит вам даже самой захудалой нити новой жизни после искупления вашей вины в Эльжахиме. Он отвернулся от вас и предал вас в мои руки. Я оборву нити ваших жизней, и ваши души будут прокляты. Они останутся здесь, навечно, моими рабами, чтобы охранять мой город и те богатства, которые вы награбили. А тебя, о доблестный и удачливый Шакал Сафар, прославленный жестокостью, хитростью, изворотливостью, грабежами и убийствами, я убью последним, чтобы ты успел вдосталь насладиться криками и страданиями твоих соратников. Так тебе понятно, Сафар?
Разбойники в таком ужасе внимали словам Шута, что я невольно вспомнила историю о проклятии некроманта, которую однажды упомянул Джастер. Даже Сафар проникся угрозой: его руки заметно дрожали, а лицо отражало испуг.
Значит, это и в самом деле возможно: заточить души навечно, сделать их рабами без малейшей возможности на спасение… И новую жизнь.
Я судорожно вцепилась в луку седла, не сомневаясь в том, что Джастер исполнит эту страшную угрозу. Его не волновали награбленные богатства и наложницы, но он никогда не щадил разбойников, а на этих был особенно зол. Тысячи невинных, проданных в рабство, и сотни убитых мужчин, замученных детей и изнасилованных женщин…
Нет, Джастер такое никогда не простит.
Но такое проклятие… Это слишком суровое наказание. Он ведь может их просто убить, как сделал с бандой Врана, и пусть этот Сурт сам с их душами разбирается!
Шанак, Датри, почему, ну почему из-за этой одежды я не могу ему этого сказать?!
— Ты… ты, несомненно, так пошутил, Ашу Сирай? — дрогнувшим голосом произнёс Сафар. — Я… мы столько пленников продали храмам и Взывающим! Я никогда не скупился на подношения в храмах! Тёмноокий не мог отвернуться от меня и лишить своей милости! Я ничем не мог вызвать его гнев!
— Тогда почему ты и твои люди здесь и прогневали меня, Сафар?! — громыхнул Джастер. — Тёмноокий отдал вас в мои руки, и ваши души будут принадлежать мне!
— Помилуй, о великомудрый! — разбойники снова побросали оружие и упали на колени, умоляюще простирая к Джастеру руки. — Не проклинай, Безликий! Не лишай надежды на новую жизнь! Пощади, Ашу Сирай!
— Пощади! — Сафар последовал примеру остальных. — Всем известно, милость твоя выше небес! Мудрость твоя глубже самого моря! О справедливости молю тебя! В невежестве своём я раскаиваюсь! — Он ударился лбом о землю. — Если бы всемогущий Сурт одарил меня такой мудростью и разумением, разве бы я посмел нарушить границы твоих владений, о могучий Ашу Сирай?! Разве бы мой язык посмел дерзить тому, кто не побоялся гнева самого Тёмноокого?!
Не побоялся гнева самого Сурта… Да, в это я могла поверить. Шут на такое вполне способен. Он, по-моему, вообще ничего не боялся.
Однако, не смотря на все льстивые слова и поклоны, я не верила Сафару даже на пол-«шипа». Как там Джастер его назвал? Шакал, который прославился своей жестокостью, хитростью и подлостью?
Вот уж и в самом деле — мерзкий человек…
— И какой же справедливости ты хочешь, Сафар? — Джастер ничем не выдал своих чувств по поводу услышанного. И я не сомневалась, что губы маски едва заметно изогнуты в насмешливой улыбке, хотя ничего смешного в сказанном не было.
— Отпусти меня, о великий Ашу Сирай! — разбойник сложил ладони над головой. — Клянусь, что с восходом солнца я раскаюсь в своих неправедных делах и направлю стопы свои по праведному пути своей жизни! И никому более из своих людей не позволю встать на путь порока! Да будет сам благословенный Взывающий Ёзеф свидетелем моим словам! Отпусти меня, Ашу Сирай, и я буду до конца жизни восхвалять твои милосердие и мудрость!
— Простить тебя и помиловать, говоришь? — судя по голосу, у маски едва приподнялась одна бровь. — Даже самого Ёзефа в свидетели призываешь? Хорошо. Ты получишь это при одном условии.