Асканио (ил. А.Мелик-Саркисяна)
Шрифт:
Сначала она почувствовала признательность к любимому за его гнев и улыбнулась. Пусть читатель сам объясняет, в чем причина такой радости; наше дело – всего лишь беспристрастное повествование. Но, поразмыслив, Коломба рассердилась на Асканио: неужели он и не подумал, что мысль о браке приводит ее в отчаяние? «Значит, он презирает меня», – решила девушка про себя. Все эти переходы от негодования к нежности были весьма опасны: ее чистое сердце познавало себя. Коломба убеждала себя, будто видеть не желает Асканио, а внутренний голос твердил, что она ждет его, надеясь оправдаться.
И ее мучила боязнь, что она впала в грех, мучило сознание неразделенной любви.
Но не только о ее любви не ведал Асканио. Еще одна женщина любила его,
Госпожа д'Этамп не верила, не хотела верить в глубокое чувство Асканио к Коломбе. «Он сущий ребенок, сам не знает, чего хочет, – твердила она. – Влюбился в первую встречную смазливую девчонку, натолкнулся на пренебрежение глупенькой зазнайки, и гордость его задета.
О, когда он почувствует, что такое настоящая любовь, страстная и настойчивая, когда он узнает, что я люблю его!.. Я – герцогиня д'Этамп, прихоти которой – закон для целого королевства. Пусть же он узнает об этом».
Виконт де Мармань и парижский прево тоже страдали – страдали от ненависти, как Анна и Коломба – от любви. Они питали смертельную злобу к Бенвенуто, в особенности же Мармань. Из-за Бенвенуто его презирала и унижала женщина, из-за Бенвенуто ему надо было прикидываться храбрецом, ибо до сцены во дворце д'Этамп виконт мог поручить наемным убийцам прикончить ваятеля на улице; теперь же он принужден сразиться с ним в его же собственном доме, и Мармань при одной этой мысли дрожал от страха; но человеку, который дал вам почувствовать, что вы подлый трус, не прощаешь.
Итак, страдали все, даже Скоццоне, ветреная Скоццоне; хохотушка Скоццоне уже не смеялась, не пела, и частенько глазки ее были красны от слез. Бенвенуто разлюбил ее, Бенвенуто теперь всегда холоден, а подчас даже груб с ней.
Бедняжку Скоццоне преследовала навязчивая идея, она просто совсем помешалась. Девушке страстно хотелось выйти замуж за Бенвенуто. Когда Скоццоне поселилась у художника, он отнесся к ней с уважением, как к порядочной женщине, а не как к легкомысленной красотке, и она сразу выросла в своих глазах благодаря этому уважению, которого не ждала, и благодаря почтительности, на которую не надеялась, и прониклась глубокой признательностью к своему благодетелю и наивной гордостью оттого, что ее так высоко ценят. С той поры не по требованию Челлини, а по его просьбе она с радостью согласилась служить ему натурщицей, и ее столько раз воплощали в бронзе, серебре, в золоте и столько раз восторгались ею, что девушка в простоте сердечной приписала себе половину успехов мастера. Скоццоне невольно краснела, когда ваятелю расточали похвалы, восхищаясь чистотой линий той или иной статуи; она самодовольно твердила про себя, что просто стала необходима ему, что без нее ему не достичь известности, что часть его славы принадлежит ей, как принадлежит ей его сердце.
Бедняжка! Она не ведала, что никогда не была для художника той святая святых, тем сокровенным божеством, к которому взывает всякий творец и которое делает его творцом. Бенвенуто копировал ее фигуру, ее грациозные позы, а она вообразила, будто он всем ей обязан, и мало-помалу осмелела и начала надеяться, что станет его женой. Она не умела скрытничать и поэтому откровенно заявила о своих притязаниях. Челлини выслушал ее с самым серьезным видом и ответил:
– Там будет видно.
На самом же деле он предпочел бы вновь попасть в крепость Святого Ангела и даже еще раз сломать себе ногу при побеге. Не то чтобы он презирал свою милую Скоццоне: он нежно любил ее и даже немного ревновал, как мы уже видели, но он боготворил лишь одно искусство, и первейшей, настоящей и узаконенной его возлюбленной была скульптура. К тому же не омрачит ли супружество нрава весельчака-скитальца? Не загубят ли семейные заботы талант ваятеля? Да и кроме того, если б ему пришлось жениться на всех своих натурщицах, он был бы по меньшей мере стократ двоеженцем.
«Я подыщу жениха Скоццоне, – раздумывал Бенвенуто, – какого-нибудь славного малого, дам ей недурное приданое. Вот так я и осуществлю страстное желание Скоццоне, которая, как любая обывательница, мечтает носить фамилию супруга».
Бенвенуто был убежден, что единственное стремление Скоццоне – выйти замуж, а кем будет муж – право, неважно. А пока он предоставил честолюбивой девушке лелеять несбыточные мечты. Но со дня переезда в Большой Нельский замок все воздушные замки Скоццоне рухнули; она отлично видела, что не так уж нужна Челлини и в жизни, и в творчестве, как воображала, ей не удавалось развеселить ваятеля, рассеять облако грусти, покрывавшее его лоб. И он начал лепить из воска Гебу, и лепить не с нее. И вот еще что – страшно даже подумать! – бедняжка попробовала было пококетничать с Асканио на глазах у Челлини, и маэстро даже бровью не повел, ничем не выразил ни гнева, ни ревности. Неужели же придется сказать «прости» дивным мечтам?
О Паголо же, если читателю небезынтересно проникнуть в темные глубины его души, следует сказать, что с некоторых пор он стал еще угрюмее и нелюдимее, чем прежде.
Читатель, вероятно, решил, что наш старый знакомый весельчак Жак Обри избежал беды – этого всеобщего поветрия. Ничуть – и на его долю выпали огорчения. Жак Обри быстро изнашивал платье, не берег его (больше берег карман), а себялюбец портной отказался одевать его в долг.
Итак, нашего бедного приятеля постигла неудача в делах житейских. Но, к счастью, как мы уже могли убедиться, он был не из тех чудаков, которые раскисают от неудач. Вскоре он встретил прелестную утешительницу, по имени Жервеза. Но девушка не обращала внимания на Жака Обри, и он просто измучился, выискивая способ покорить ее сердце. Он почти перестал есть и пить, тем более что подлец трактирщик, двоюродный брат подлеца портного, не пожелал кормить его в долг.
Итак, все герои, имена которых упоминались на страницах этого повествования, были несчастливы, начиная с короля, которого тревожила мысль о том, намерен или не намерен Карл V пройти через Францию, до госпожи Перрины с госпожой Рупертой, весьма раздосадованных тем, что им не удается поболтать. И если бы, подобно античному Юпитеру, наши читатели имели не очень приятное право выслушивать сетования и жалобы смертных, вот какой бы унылый хор голосов они услышали:
Жак Обри. Хоть бы Жервеза перестала смеяться надо мной!
Скоццоне. Хоть бы Бенвенуто немножко ревновал меня!
Паголо. Хоть бы маэстро Бенвенуто опостылел Скоццоне!
Мармань. Хоть бы мне удалось застигнуть Челлини врасплох!
Госпожа д'Этамп. Хоть бы Асканио понял, как я люблю его!
Коломба. Хоть бы на минутку увидеться с ним и оправдаться!
Асканио. Хоть бы она оправдалась!
Бенвенуто. Хоть бы найти в себе силы и поведать Асканио о своих муках!
Все хором. Увы! Увы! Увы!
Глава 15
О том, как радость оборачивается горем
Всем этим желаниям, выраженным с такой горячностью, суждено было осуществиться до конца недели. Однако после исполнения желаний те, кто его домогались, стали еще несчастнее, еще печальнее. Таков закон: радость содержит зародыш горести.
Итак, Жервеза уже не смеялась над Жаком Обри. Если читатель помнит, об этой перемене горячо молил школяр. Действительно, Жак Обри нашел талисман, который покорил сердце легкомысленной девушки. Талисманом оказался прелестный золотой перстенек работы самого Бенвенуто, изображающий две руки, соединенные в пожатии.