Асканио
Шрифт:
– Но что собирается делать Бенвенуто с этим письмом? – спросил Асканио.
– А мне какое дело! Я ничего не знаю и знать не хочу. Бенвенуто нужно письмо, и я взялся его доставить – вот и все. Я добился того, что меня посадили в тюрьму, добрался до тебя, и вот я тут. Давай письмо, я передам его Челлини. Ну!.. В чем дело?
Вопрос был вызван тем, что Асканио вдруг помрачнел.
– Бедный мой Жак! – сказал он. – Дело в том, что ты зря трудился.
– Как это – зря? – вскричал Обри. – У тебя нет письма?
– Оно здесь, в кармане, – ответил Асканио, прижимая руку к груди.
– Так
– Ни за что, Жак!
– Почему это?
– Потому что я не знаю, для чего оно понадобилось Бенвенуто.
– Но при помощи этого письма он хочет тебя спасти.
– И, быть может, погубить герцогиню д'Этамп? Нет, Жак, я никогда не соглашусь бороться с женщиной.
– Но эта женщина старается погубить тебя, Асканио, она тебя ненавидит! Впрочем, нет, она обожает тебя.
– И ты хочешь, Жак, чтобы в ответ на это чувство…
– Но ведь ты-то ее не любишь. Не все ли тебе равно, ненавидит она тебя или обожает? Да и кто все это заварил, как не она.
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что и тебя арестовали и Коломбу увезли по приказанию герцогини.
– Кто сказал?
– Да никто. Просто, кроме нее, некому.
– А прево? А граф д'Орбек? А Мармань, которому, по твоим же собственным словам, ты все рассказал?
– Ах, Асканио, Асканио, – вскричал Жак, отчаявшись убедить друга, – ты губишь себя!
– Пусть лучше я погибну, чем сделаю низость.
– Да какая же это низость, если ее хочет совершить сам Бенвенуто Челлини!
– Выслушай меня, Жак, – начал Асканио, – и не сердись на то, что я скажу. Если бы на твоем месте был Бенвенуто Челлини и он сам сказал бы мне: «Госпожа д'Этамп твой враг – она приказала тебя арестовать; она увезла Коломбу, держит ее взаперти и хочет выдать замуж за графа д'Орбека. Я могу спасти Коломбу только при помощи этого письма», – я заставил бы Челлини поклясться, что он не покажет письмо королю, и только после этого отдал бы его. Но Бенвенуто здесь нет, и я отнюдь не уверен, что в наших злоключениях виновна герцогиня. Кроме того, попав к тебе, письмо оказалось бы не в очень надежных руках. Прости, милый Жак, но ведь ты и сам знаешь, что слишком легкомыслен.
– Клянусь тебе, Асканио, что за один день я состарился на целых десять лет!
– Ты мог бы потерять письмо, Жак, или использовать его неосмотрительно, хотя бы и с самыми хорошими намерениями. Нет, пусть лучше письмо останется при мне!
– Но подумай, друг ты мой милый, ведь Бенвенуто сказал, что в этом письме твое спасение!
– Бенвенуто сумеет спасти меня и без письма, Жак. Недаром король обещал исполнить любую его просьбу после окончания статуи Юпитера. И вот когда Бенвенуто бегал и кричал: «Живо, живо за работу!» – он вовсе не спятил с ума, как ты подумал, а просто принялся за дело моего спасения.
– А если отливка Юпитера не удастся? – спросил Жак.
– Ну, этого быть не может! – ответил Асканио.
– Но, говорят, такие вещи случались даже с самыми искусными французскими литейщиками.
– Ваши искусные французские литейщики по сравнению с Бенвенуто жалкие ученики.
– Сколько времени займет отливка?
– Три дня.
– А сколько понадобится времени, чтобы доставить статую на место?
– Тоже три дня.
– Значит, целая неделя! А если за это время герцогиня принудит Коломбу выйти за графа д'Орбека?
– Госпожа д'Этамп не имеет никакого права распоряжаться судьбой Коломбы. Да и Коломба никогда не согласится.
– Допустим. Но зато Коломба обязана повиноваться прево как его дочь, а прево в качестве подданного обязан повиноваться королю. Король прикажет прево, а прево – Коломбе.
Асканио страшно побледнел.
– Представь себе, что Бенвенуто удастся освободить тебя только через неделю, а за это время Коломбу выдадут за другого. К чему тебе тогда свобода?
Асканио провел рукой по лбу, чтобы вытереть холодный пот, выступивший при этих словах Жака Обри, а другой рукой полез было в карман за письмом. Жак был почти убежден, что Асканио сдался, но тот упрямо тряхнул головой, как бы отгоняя прочь сомнения.
– Нет! – решительно воскликнул он. – Только Бенвенуто отдам я это письмо… Поговорим лучше о другом.
Он произнес эти слова тоном, ясно показывающим, что настаивать бесполезно – по крайней мере, сейчас.
– Ну, о другом успеем поговорить и завтра, – сказал Обри, видимо принявший какое-то важное решение. – Я, видишь ли, опасаюсь, что нам придется-таки пробыть здесь некоторое время. К тому же я устал от дневных волнений и ночной работы и не прочь немного отдохнуть. Оставайся, а я пойду к себе. Когда захочешь меня видеть, позови. Только отверстие снова прикрой циновкой, чтобы кто-нибудь не обнаружил лазейку. Итак, спокойной ночи! Утро вечера мудренее, и завтра, надеюсь, ты будешь благоразумнее, чем сегодня.
С этими словами Жак, не желавший больше ничего слушать, ползком спустился в подземный ход и на четвереньках вернулся к себе в камеру.
Асканио последовал совету друга: едва Жак исчез, он притащил в угол циновку и закрыл дыру, уничтожив всякие следы хода между камерами. Потом он снял и бросил на один из стульев камзол, растянулся на койке и вскоре уснул: физическая усталость пересилила душевные муки.
Жак Обри, хотя он и не меньше Асканио нуждался в отдыхе, сел на скамейку и принялся размышлять. Как известно читателю, это отнюдь не входило в его привычки, а потому сразу было видно, что Жак решает важный вопрос.
Школяр пребывал в задумчивости минут пятнадцать-двадцать, потом медленно встал, направился к лазейке неторопливым, уверенным шагом человека, покончившего со всеми сомнениями, снова нырнул в нее, добрался до противоположного конца и, приподняв головой циновку, с радостью убедился, что Асканио даже не проснулся – так бесшумно и осторожно был выполнен этот маневр.
Только этого и надо было Жаку Обри. С еще большими предосторожностями он вылез из лазейки, затаив дыхание подкрался к стулу, на котором висел камзол, и, не отрывая взора от спящего, вытащил из кармана драгоценное письмо – предмет вожделений Челлини. Потом он вынул письмо из конверта и подменил его записочкой Жервезы, сложенной так же, как послание герцогини, подумав, что если Асканио не будет перечитывать письмо, то и не заметит подмены.