Аскольдова могила
Шрифт:
– О, гой ты еси, удалой молодец, постой, погоди, дай слово вымолвить!
– Здравствуй, Вышата! – сказал Всеслав, стараясь проехать мимо.
– Да погоди, говорят тебе, – продолжал ключник, – ставь поперек дороги. Куда торопишься? Если к товарищам, так еще успеешь. Я было подбивал их отпраздновать Усладов день за городом, да спесивы больно – не хотят якшаться с горожанами. Простен на этот раз взялся угощать вас всех, а я отпустил ему из княжеского погреба медов всяких да винца фляги две.
– Прощай же! – прервал Всеслав. – Я не хочу, чтоб товарищи меня
– Да ведь настоящая-то пирушка будет вечером. Они прогуляют всю ночь, да и ты успеешь досыта навеселиться. Потешайся сколько хочешь до полуночи.
– До полуночи? – повторил Всеслав с невольным содроганием.
– Ну да! Иль забыл, где ты должен быть в полночь?
– А разве ты знаешь, где я буду в полночь? – вскричал с ужасом Всеслав.
– Что ты, молодец? – сказал Вышата, поглядев с удивлением на юношу. – Это диво, что я знаю, когда твоя очередь стоять на страже.
– На страже? Где?
– Вестимо где! У дверей княжеской гридницы. Хорош ты, брат. Ай да гуляка: забыл свою очередь!
– Да, да, вспомнил! – прервал Всеслав. – Но я никак не могу… Я попрошу кого-нибудь из моих товарищей.
– А что? Тебе, молодец, видно, некогда? – подхватил с улыбкою ключник. – То-то же! Ох ты смиренник!.. Да полно, брат, прикидываться-то красною девушкою – знаем мы вас? И что ж за беда, чего таиться? Быль молодцу не укора! А вряд ли, Всеслав, ты отделаешься к полуночи: очередь твою кто-нибудь справит, да товарищи не отпустят. Помнишь, в прошлом году, как стали выбирать, кому на вашем пиру представлять Услада, так без тебя дело не обошлось. Тогда тебя выбрали и теперь выберут.
– А если я не хочу этого?
– Что ты, молодец! Да разве не ведаешь, что тот, кто отказывается от этой чести, оскорбляет не одного, а всех богов. Вот я знаю, что меня не выберут, так не хочу и пировать с моими дворцовыми товарищами; погляжу лучше, как станут здесь на лугах веселиться горожане да посадские; а меж тем и дочек их повысмотрю. Что, брат Всеслав, – продолжал ключник, понизив голос и покачивая печально головою, – плохо дело!..
– А что? – спросил с беспокойством юноша. – Разве наш великий князь?..
– Что день, то хуже! Ума не приложим! Эка притча какая!.. Не то здоров, не то болен. Сидит все, повесив голову, молчит и на свет белый не смотрит: ну словно в воду опущенный; все ему не по нраву. Вот хоть я, чего уже не делаю, чтоб поразвеселить его, нашего батюшку, – ничто не в угоду; а уж трудов-то моих сколько!..
– Да, – прервал Всеслав, не будучи в силах скрывать долее своего отвращения, – что и говорить! И труды-то твои такие почетные! Диво только, что у тебя до сих пор голова цела, а плечам-то порядком, чай, достается.
Ключник нахмурил брови; румяные его щеки побелели от досады; он хотел что-то сказать, но Всеслав пустился вскачь по дороге и выехал в предместие.
– Ах ты молокосос! – вскричал Вышата, когда уверился, что княжеский отрок не может уже слышать слов его. – Смотри, пожалуй!.. Видишь какой прыткий!.. Добро ты, разбойник!.. Разве только не заведешься никогда невестою, а то узнаешь, каково обижать княжеского
II
После ясного дня наступил тихий вечер, и солнце закатилось, когда в одной из многочисленных пристроек дворца княжеского, в просторном и светлом тереме, собрались вокруг накрытого стола человек тридцать ратных людей: отроков, гридней, сокольничих и других ближних слуг Владимировых. В переднем конце стола оставлено было почетное место для того, кто должен был представлять Услада: по левую его сторону величался, развалясь на скамье, наш старый знакомый Фрелаф; по правую сидел Простен. Весь стол был покрыт яствами; янтарный мед шипел в высоких кубках и выливался белою пеною через края глубоких братин; но пирующие сидели и стояли молча, не принимались за роскошную трапезу, и на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание.
– Что за диковина? – сказал наконец Простен. – Да что он, сквозь землю, что ль, провалился? Вот уж солнышко село, а его все нет как нет.
– Да и Стемид еще не приходил, – сказал один молодой сокольничий.
– В самом деле, – прервал Фрелаф, привставая и окинув взглядом все общество, – его точно нет. Я думал, что он сидит вон там, на конце стола. А слыхали ли вы, братцы, поговорку, – продолжал он, выправляясь и разглаживая свои усы, – «семеро одного не ждут», а нас человек тридцать; так, кажется, нам можно и двух не дожидаться.
– Ага, заговорил и ты, Фрелаф! – сказал Остромир, один из десятников великокняжеской дружины. – А я уж думал, что у тебя язык отнялся: ведь ты помолчать не любишь.
– Да что, братец, хоть кого зло возьмет. Чем мы хуже этого Всеслава?.. Мальчишка, ус еще не пробился, а ломается как будто невесть кто! Изволь его дожидаться!
– Видно, что-нибудь задержало, – сказал Простен. – Как быть, подождем; уж если мы выбрали его в Услады, так делать нечего.
– Да что вам дался этот Всеслав? – подхватил варяг. – Молодцов, что ль, у нас не стало? Наладили одно да одно: он, дескать, всех пригожее! Эко диво! Большая похвальба для нашего брата витязя! Уж коли пошло на то, так вам бы лучше выбрать в Услады какую-нибудь киевскую молодицу, чем этого неженку, у которого в щеках девичий румянец, а в голове бабий разум!..
– Да в руках-то брат, у него не веретено, – прервал Простен.
– Веретено? – вскричал Фрелаф. – Что за веретено?.. Какое веретено?
– Какое? Вестимо какое!.. Он только что с лица-то и походит на красную девушку, а в ратном деле такой молодец, что и сказать нельзя.
– Да, да! – возразил Фрелаф, оправясь от своего замешательства. – У вас все в диковинку! Вот как у нас, так этакими молодцами хоть море пруди. Не правда ли, Якун? – продолжал Фрелаф, обращаясь к одному варяжскому витязю.