Аскольдова могила
Шрифт:
– Что, брат Фрелаф, – сказал Стемид, – видно, не прежние времена? Бывало, как твои товарищи примутся шуметь, так и великий князь не скоро их уймет; а теперь что взяли – и слушать-то их не хотят!
– Да кто с этим глупым народом уладит? – прервал Фрелаф. – Ты себе хоть тресни, а он все свое орет. Конечно, если бы дело дошло до мечей, так эти бы крикуны мигом язычок прикусили.
– Ой ли? Так что же твои товарищи зевают?
– И, братец, ну какой варяг захочет руки марать об этих скотов?
– И то правда, Фрелаф, – что с ними связываться: руки-то об них замараешь, а там, глядишь, они же тебе бока
– Пожалуй, пойдем.
Пройдя всю площадь, Стемид и Фрелаф пустились по улице, ведущей к Подолу. Во всю длину ее кипели бесчисленные волны народа. То продираясь с трудом сквозь густую толпу, которая, стеснясь на повороте, перерезывала, как стеною, широкую улицу; то увлекаемые народным потоком, Стемид и Фрелаф достигли наконец того места, где начинался обширный посад по отлогому скату горы, прилегающей к Подолу.
Шагах в двадцати от них городовая стража, расположась полукружием перед одним высоким домом, удерживала напирающий народ, который, прорываясь сквозь двойную цепь воинов, кричал, ревел, бесновался и, осыпая ругательствами варягов, повторял тысячу раз имя Феодора.
– Пойду назад, – сказал Фрелаф, поглядывая робко вокруг себя.
– И, полно, братец, – отвечал Стемид, таща за руку Фрелафа, – посмотрим поближе!
– Чего смотреть, пойдем! Видишь, как эти дурачье разорались.
– Ага, так вот что?.. Ты опасаешься, чтоб эти крикуны не догадались, что ты варяг?.. Небось, я тебя не выдам.
– Смотрите-ка, ребята! – закричал один гигантского роста мясник, поглядывая через головы тех, кои стояли впереди. – Вишь какой: кругом заперся и княжеского приказа не слушает!.. Ах он разбойник, варяг!
– Да они все на одну стать, – подхватил другой. – Эх, братцы, передушить бы их всех разом, так и концы в воду. Да куда они подевались?.. То-то и есть: догадливы, проклятые, – все на площади остались!
– Пусти, братец, – сказал вполголоса Фрелаф, – мне, право, некогда, да что-то и нездоровится.
– А что, чай, лихоманка трясет?.. Ага, Фрелаф, видно, здесь не на пирушке? Что, брат, боишься?
– Боюсь? Вот вздор какой!
– Да отчего же ты дрожишь как осиновый лист?
– От досады, братец, иль ты думаешь, мне весело слышать, как они ругают варягов? Что, в самом деле, долго ли до беды? Ну, как я и сам разгорячусь?
– Небось, они тебя как раз остудят: ведь Днепр отсюда близехонько. Ну, ну, ступай, добро, храбрый витязь! Смотри только, обойди огородами, а то пойдешь без меня по улице да как в самом деле осерчаешь, так и унять-то доброго молодца будет некому. Я ведь тебя знаю: примешься крошить народ – беда: живой души не оставишь в Киеве!.. Ах он пострел! – продолжал Стемид, глядя вслед за уходящим варягом. – Эк начал шагать – по косой сажени… Ну, легок он на ногу… Посторонитесь-ка, ребята!..
Расталкивая направо и налево народ, Стемид с большим трудом пробрался наконец до самой стражи. Узнав стремянного великокняжеского, ратные люди пораздвинулись; и когда он вышел вперед, то увидел, что жрец Лютобор и человек пять воинов стучатся в дубовые двери высоких бревенчатых хором, более похожих на огромную вышку чем на обыкновенный дом. Верхний его ярус с широким помостом, или открытою площадкою, построен был навесом, выдавался сажени на две
– По приказу верховного жреца Перуна, – кричал Лютобор, – по воле великого князя Владимира, отоприте!
– Отоприте, иль худо будет! – повторяли воины, стуча в двери своими железными булавами.
Их сильные удары потрясали все здание, но толстые дубовые двери не подавались; внутри дома все было тихо и безмолвно, как в могиле.
– Да полно, дома ли он? – спросил Лютобор воинов, стоящих на страже у дверей.
– Как же, – отвечал один из них, – он недавно выходил на верхний помост.
– Но нет ли другого выхода?
– Есть, да там поставлена также стража.
– Не отпирает, так двери вон! – сказал начальник стражи. – Что с ним торговаться-то! Эй, ребята, бревно.
– Бревно! Давайте бревно! – закричал народ. Человек двадцать горожан бросились по домам и явились через минуту, неся тяжелый вязовый брус, приготовленный для начатого вблизи строения. Воины отодвинулись; народ, раскачав бревно со всего размаха, ударил им в двери.
– Ага, подаются! – закричал Лютобор. – Ну-ка, ребята, еще!
Со второго удара дверь соскочила с петель, и в то же время внутри дома раздался громкий треск.
– Вот те раз! – сказал один из воинов, переступя через порог. – Потолок-то в сенях обвалился… Ого, смотрите-ка, и лестница рухнула!.. Эва, как завалило, а пыль-то какая, пыль!.. Ну, доставай их теперь!
В самом деле, развалившийся потолок и лестница делали всякий доступ к верхним отделениям дома невозможным. Лютобор бесился, народ шумел; но вдруг все взоры обратились кверху.
– Вот он, вот он! – раздались бесчисленные крики, и Феодор, в белой простой одежде, с распущенными по плечам власами, показался на краю высокого помоста. Он держал за руку прекрасного отрока, который, посмотрев с детским любопытством на необозримые толпы народа, окружавшие их дом, робко прижался к отцу своему.
Душевное величие, изображавшееся на спокойном челе Феодора, его кроткий и светлый взор, необычайная красота отрока, их белые одежды, тихо взвиваемые ветром, – все пробудило в душе Стемида чувства, дотоле ему вовсе незнакомые. Царство света и царство тьмы во всей разительной противоположности своей представились его взорам: внизу – это безобразное смешение лиц, выражающих холодное, зверское любопытство и какую-то безотчетную жажду крови; это дикое, беспокойное волнение народа; эти отвратительные крики; а вверху, над головами этого буйного скопища, два существа, обреченные смерти, но спокойные, кроткие и смиренно покоряющиеся воле своего господа. Полуразрушенный помост, служащий им подножием, был выше всех окружающих его зданий: он выдавался вперед и как будто бы висел на воздухе. Феодор и сын его Иоанн стояли на самом краю его, и, отделенные от земли, облитые лазурью небес, казалось, они, как два светлых херувима, парили над главами неистовых убийц своих. Их нечаянное появление произвело хотя минутное, но сильное впечатление на народ; громкие восклицания прекратились, и все замолкло вокруг дома. Пользуясь этою кратковременною тишиною, Феодор простер свою руку и сказал твердым голосом: