Аслан и Людмила
Шрифт:
Он очнулся три дня назад в тени кизилового куста около дороги на Кизляр. В себя Аслан пришел от острого чувства, которое, словно ведро холодной воды, вылилось на него. Это чувство было острее шашки и кинжала. Имя ему — неутоленная месть.
С этим чувством он встал на ноги, с этим чувством осмотрелся и сориентировался.
Аслан Мидоев возвращался пешком в свой родной аул Дойзал-юрт. Его оскорбили и унизили, как мокрохвостого щенка. Значит, теперь он должен убить Давлет-хана? Но, убив обидчика, он смоет оскорбление, но не вернет себе имя джигита. Что он должен был предпринять? Как опередить скорую горную молву, которая того и гляди разнесет по чеченским аулам весть, что юного Мидоева рано записали в лихие джигиты? Аслан даже
Чувство мести туманит головы равнинным народам, толкает их на поспешные, неразумные поступки. Но чеченец находит в нем силу, отвагу, хитрость, терпение и хладнокровие. Оно вооружает его неким древним знанием, про которое ничего не сказано в священных книгах. Он пьет из сокровенной чаши возмездия, и чаша эта остается полной до краев, пока не свершится обряд отмщения.
Это чувство подсказало Аслану план дальнейших действий. Не следует отнимать жизнь у Давлет-хана, который запросто мог убить его, но не сделал этого. Надо заставить его заплатить сполна и за Меченого, цена которого за эти дни выросла, за оскорбление и унижение, за волосяной аркан ногайца на его шее. Он назовет ему другую цену, и на этот раз Давлет-хан будет платить во что бы ни стало. У Аслана Давлет-хан украл коня, он же потребует у князя выкуп за украденную… жену.
Он уже много часов смотрел на дом Давлет-хана с таким же неослабеваемым интересом, с каким его сверстники в столичных городах глазели на светящийся экран синема под аккомпанемент тапера. Зеленая бурка, искусно сплетенная из травы и листьев, превращала его в едва заметный холмик в усадебном саду под тутовым деревом. Он и был в этот момент кучей листьев, кротовьей норой, торчащим корнем. Он сам верил, что нынешней весной пророс сквозь перегной и увидел солнце. Без этой веры он не стал бы невидимым.
Давлет-хан все-таки усилил охрану, опасаясь поспешной мести несдержанного мальчишки. Весь день вокруг дома сновали вооруженные слуги. Ногайцы выезжали пару раз осматривать окрестности усадьбы в сопровождении огромных волкодавов. Но собаками охранялась только хозяйственная часть усадьбы Давлет-хана, чем и воспользовался Аслан. На боевой башне дежурили два человека и сменялись они чаще, чем обычно.
В остальном поместье жило своей обычной жизнью. Слуги в ливреях важно ходили с подносами, за углом, исподтишка слизывая мороженое и отхлебывая прохладительные напитки. Из открытых окон слышались неуверенные, спотыкающиеся фортепьянные пассажи. Один раз Аслан услышал конское ржанье где-то за домом, в манеже, и признал голос Меченого. Это был недопустимый для правильной мести соблазн, и Аслан смирился.
Наконец, в дверях на деревянной галерее он увидел стройную фигурку в белом платье. Молодая женщина накручивала на палец темный локон и смотрела задумчиво на тутовое дерево, под которым притаился Аслан. Только у чеченки даже на таком приличном расстоянии можно рассмотреть черные, как уголь глаза. Никакой европейский шелк не спрячет стройность дикой газели и гибкость лесной кошки. Вот она — жена врага.
Эту женщину в белом платье он увидел еще раз рядом с двумя мальчиками-погодками, одетыми тоже по-европейски. Маленькие чеченята напоминали диких волчат, которых нарядили в панталоны для болонок и повязали атласные бантики. Стоило женщине отвернуться, как они начинали наскакивать друг на друга, хищно скалиться, при этом сохраняя молчание. Старший умудрился в одну из таких «волчьих» минуток даже запустить камнем в верхнюю бойницу боевой башни. Чеченцы редко промахиваются. Даже Аслан, получеловек-полурастение, улыбнулся, расслышав раздавшийся высоко над усадьбой крик и, судя по интонации, самое страшное ногайское ругательство.
Теперь Аслан пил из чаши возмездия маленькими глотками, не спешил. Он знал, что кем-то неведомым ему обязательно будет подсказан тот единственный момент, когда следует перестать быть травой и землей, когда надо вылезти
Когда усадьба погрузилась в сумерки, на помощь зрению пришли иные чувства. Обострился слух, расширились по-звериному ноздри. Интуиция его настолько приблизилась к реальности, что Аслан мог видеть все происходящее в усадьбе даже с закрытыми глазами. Он мог предсказать дуновение ветра и падение яблока в саду, перелет ночной птицы с ветки на ветку и кашель часового на башне. Он почувствовал, что сейчас должна открыться дверь в галерею на третьем этаже, и она действительно открылась. Хозяин, сам Давлет-хан, в светлом бешмете тихо идет по галерее. Аслан до того точно прочитал ночные желания Давлет-хана, что сам неосторожно заворочался под уже засыхающим от его тепла травяным плащом.
Спина его взмокла. Он зачем-то вслушивался в шорохи и плохо скрываемые звуки на женской половине. Сердце его билось сильнее, чем во время недавней погони. Он вдруг подумал: что испытывает волк, когда видит в кустах любовь оленя и оленихи? Может, инстинкт самца хотя бы на мгновенье побеждает инстинкт хищника? Или голос крови все-таки сильнее? Или это почти одно и тоже?
Он слышал, как Давлет-хан вернулся к себе. Сейчас князь упадет бессильно головой на персидские подушки и забудется сладким, медовым сном. Предрассветный сон победит стражу и настанет его время. Надо только слушать тишину. Ему все подскажут.
Аслан сам не знал, как почувствовал, что пора действовать. Сердце чуть громче стукнуло, толкнулось в грудной клетке, и юноша выскользнул из укрытия. Крался он тихо не из предосторожности, а чтобы тело после многочасовой неподвижности успело обрести гибкость и быстроту.
У двери на третьем этаже галереи Аслан опять вспомнил волка, смотрящего из-за кустов на брачные игры оленей. Он хотел переждать, но вдруг обозлился на себя и на эту женщину в белом платье, осторожно открыл дверь и вошел в комнату. Его тут же охватило со всех сторон тепло, излучаемое растревоженным женским телом. Еще мгновение, и он бы забыл, зачем сюда вошел, но из темноты его позвал тихий голос на незнакомом языке. Аслан встряхнулся, быстро подошел к постели, наступая в темноте на разбросанные подушки и простыни. Рука нащупала талию женщины, и, заскрипев зубами, чтобы не потерять голову, Аслан схватил ее в объятья.
Женщина вскрикнула чуть слышно, но не от страха. Она проворно, как змея, обвила тело юноши руками и ногами. Опять она зашептала что-то на неизвестном, ни на что не похожем, языке. Тут она еще раз вскрикнула, и это уже был крик удивления и испуга. Руки ее вцепились в черкеску юноши, она уже раскрыла рот, чтобы издать крик ужаса, но Аслан во время сунул ей в рот заранее приготовленный платок, стиснул ее стальными тисками объятий и легко, как и положено волку, помчался со своей добычей прочь, туда, где был спрятан его боевой конь, к сожалению, не Меченый…
В пещере он развел огонь, чтобы холодные ветры, дующие откуда-то из горных щелей, не простудили княгиню. Он дал ей чеченскую одежду и поразился тому, как неумело облачилась она в. традиционный горский наряд. Что будет с чеченским народом, если его женщины забыли язык предков и разучились повязывать платки, как принято? Аслан поставил перед ней нехитрую горскую еду, она ударила по чашке, сверкнула глазищами и опять заговорила на чужом языке. Язык этот нравился Аслану, женщина тоже.
Когда он вел к Давлет-хану похищенного у абазинцев коня, то играл мыслью, что может оставить Меченого себе. Теперь похожая мысль предложила ему ту же игру. Жена Давлет-хана смотрела на него блестящими от испуга глазами. Но разве в них блестел только страх? Или это ему лишь кажется? Нет, нельзя ему так долго находиться с этой женщиной наедине. Надо возвращаться в усадьбу к Давлет-хану, где, наверное, уже поднялся переполох. Пора назвать ему цену его жены. Ведь она стоит гораздо больше, Аслан чувствовал это, но боялся долго об этом думать.