Аспекты православной эзотерики – «Бесы»!
Шрифт:
Здесь наблюдается парадокс. С одной стороны, Воин Христов прилагает все свои силы, чтобы пробиться к сакральному Свету, соединиться с Ним, а с другой — он не должен, «не смеет» видеть Его. Он не должен «желать» видеть Свет. Поскольку «видеть» Его по собственному намерению невозможно — только Сам Свет решает открыться Ему молитвеннику или нет. В связи с этим явление «всякого» духовного света — это всегда испытание, своеобразный тест (на покорность, бесстрастность, готовность к приятию «настоящего» Света)…
(2) Истинный духовный Свет вызывает все самые глубинные переживания внутренней тишины — покоя, смирения, священного безмолвия, восхищения, благоговения, нередко экстаза, абсолютного удовлетворения, но непременно с ощущением своей недостойности «видеть» Великий Свет. Это глубоко интимная позиция осознания, которая «не кричит» о себе.
Природа воздействия бесовского света принципиально другая. Реакции на этот свет такие: смятение, страх, дрожь, волнение и в то же время — вожделение, восторг, духовная алчность, различные «кричащие», страстные переживания, связанные с экзальтацией, самовозношением, самоупоением, собственной исключительностью; мысли, что наконец-то удостоился, добился, прогрессируешь, что «открылось» только тебе… Впоследствии желание поучать других, создавать свои духовные школы, церкви и направления, жажда самоутверждения, пристрастное
(3) Кроме этого, если метапсихический Свет есть сама гармония, само абсолютное равновесие, само совершенство, то демоническое свечение иного рода. Бесовское воздействие обязательно связано с различными дисгармониями, особой неуравновешенностью, надрывом, перепадами, со сменой крайностей: кажущаяся благость, подобие некого духовного наслаждения вдруг сменяется или перемешивается с периодами глубокой печали, депрессии, отчаяния и с мыслями о самоубийствие, которые в некоторых случаях реализуются…
(4) Божественный Свет предполагает исповедоваться по поводу Своего явления у наставника, священника, спросить совета и последовать этому совету. Демонический — внушает сокрыть себя от руководителя, чтобы не быть разоблачённым. Причём бесовской свет не приемлет никакой критики, он заведомо её отрицает, не соглашается с ней; он требует настоять на своём.
(5) Отличаются «света» и по своим формам. Истинно духовный Свет, зачастую, не имеет формы, Он бесформенный (иногда похож на солнце или сферу). Отражённый, искусительный свет почти всегда имеет форму, образ (напр., антропоморфную или облакообразную светящуюся форму; это также локальные свечения, вспышки).
(6) Оба «света» имеют также отличия и в своём цвете, оттенках цветов.
Несозданный Божественный Свет — предельно чистый, это ослепительно яркий, бело-золотистый Свет. Демонический свет, хотя и может быть ярким, напротив, имеет различные цветовые оттенки — красноватые, пурпурные, оранжевые, серые, коричневые, жёлтые, или он вообще «радужный», «переливающийся».
(7) Помимо всего необходимо очень осторожно относится и к запаху: бесы, демонстрирующие себя как свет, задействуя соответствующие психические точки в сознании (параллельно в мозгу) молитвенника, МОГУТ ВЫЗЫВАТЬ РАЗЛИЧНЫЕ УТОНЧЁННЫЕ ПРИЯТНЫЕ АРОМАТЫ, БЛАГОУХАНИЯ.
(8) Отличия «теоретические»: Божественный Свет — это Великий, вездесущий, «космический» Свет; дьявольский — ограниченный, свет «планетарный» (нефизический свет Земли). Оба «света» разумны и сверхразумны. Однако «первый» стоит «над» вторым. При этом истинное Небесное Свечение открывает тайны вселенского существования, в то время как Планетарный свет препровождает страшные тайны Земли.
(9) И наконец, если можно так выразиться, по внутреннему ощущению-переживанию, первичный, чистый Свет является «сладким-сладким» и Он насыщает до бесконечности; вторичный свет — обладает скрытой, не явной «горечью», он никогда не удовлетворяет и оставляет в состоянии ненасытности, эгоистической встревоженности, жажды и безудержной страсти…
В любом случае всякие световые феномены (и «ароматы»), а равно напрашивающиеся «контакты» и разумные образы (ченнелинг, «астральные» связи, Голоса, трансляция «информации»…) в 99.9 % привносятся от лукавого.
Имеет смысл привести следующий поучительный пример (из опыта свт. И. Брянчанинова):
«Некоторый чиновник, живший в Петербурге, занимался усиленным молитвенным подвигом и пришёл от него в необычайное состояние… И вот для духовного совета он обращается в монастырь к одному старцу монаху. Начал чиновник рассказывать ему о своих видениях, что он постоянно видит при молитве свет от икон, слышит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее… Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: “Не приходила ли вам мысль убить себя?” — “Как же! — отвечал чиновник. — Я уже было кинулся в Фонтанку, да меня вытащили”. Оказалось, что чиновник употреблял образ молитвы, описанный св. Симеоном, разгорячил воображение и кровь, при чем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил своё, сродное этому состоянию действие, — и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Чиновник видел свет телесными очами; благоухание и сладость, которые он ощущал, были также и чувственные. В противоположность этому, видения святых и их сверхъестественные состояния вполне духовны: подвижник соделывается способным к ним не прежде, как по отверзении очей души Божественной благодатию. Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету: “Как отказаться мне от явной благодати!” — возразил он. Выглядел он и жалким и каким-то смешным. Так, он сделал монаху следующий вопрос: “Когда от обильной сладости умножится у меня во рту слюна, то она начинает капать на пол: не грешно ли это?” — Точно: находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление как не принадлежащие себе и находящиеся по уму и сердцу в плену у лукавого, отверженного духа… Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевающим ими лукавым духом, который привёл их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена своего, ни странности поведения прельщённые не понимают, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения…
(Как это верно! Сколько раз мне приходилось убеждать всевозможных российских магов, йогов, шаманов, кришнаитов и пр., что они пребывают во власти тьмы, что путь, который они избрали себе, ведёт в Ад. Бесполезно! А те, кто уже глубоко проникся «своим» учением, стали по-настоящему одержимыми, невменяемыми, духовно больными и подчас, параллельно, психически больными людьми! Никакие логические доводы, никакие свидетельства, никакие доказательства до них не доходят! — От автора Т. С.)
…Когда же чиновник ушёл, другой монах, присутствовавший при разговоре, спросил старца, с чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покушении на самоубийство. Тот отвечал: “Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чём заключается утешение плачущих, так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовской прелестью, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается и даёт вкусить себя так, как она есть. Эти минуты — ужасны! Горечь их и производимое этой горечью отчаяние — невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать её прельщенному и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести — гордость, и плод её — преизобильная гордость. Прельщённый, признающий себя сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения ближних. Между тем припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее; наконец отчаяние обращается в умоисступление и увенчавается самоубийством”…
Со мною был, — повествует далее еп. Игнатий, — достойный замечания случай. Посетил меня однажды Афонский иеросхимонах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей приёмной келье, и он стал говорить мне: “Помолись о мне, отец: я много сплю, много ем”. Когда он говорил мне это, я ощутил жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: “Ты не много ешь и не много спишь; но нет ли в тебе чего особенного?” и просил его войти во внутреннюю мою келью. Идя пред ним и отворяя дверь, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал гладной душе моей попользоваться от афонского иеросхимонаха, если он — истинный раб Божий. Точно: я заметил в нём что-то особенное. Во внутренней келье мы опять уселись для беседы, — и я начал просить его: “Сделай милость, научи меня молитве. Ты живёшь в первом монашеском месте на земле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других афонских светильников”. Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником и — о ужас! — с величайшим разгорячением начал передавать мне вышеприведённый способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он — в страшном разгорячении, у него разгорячены и кровь и воображение, он — в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине наставляемого, предлагать ему учение святых отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии и прося объяснить мне это учение. Афонец пришёл в совершенное недоумение. Вижу: он вполне незнаком с учением отцов о молитве! При продолжении беседы говорю ему: “Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге — никак не квартируй в верхнем этаже квартируй непременно в нижнем”. “Отчего так?” возразил афонец. “Оттого, — отвечал я, — что если вздумается Ангелам, внезапно восхитив тебя, перенеся из Петербурга в Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьёшься до смерти; если же понесут из нижнего и уронят, то только ушибешься”. “Представь себе, — отвечал афонец, — сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что Ангелы восхитят меня и поставят на Афоне!” Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в тёплой одежде. К концу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собой способ, преподанный святыми отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался в словах молитвы. При этом сердце обыкновенно содействует уму душеспасительным чувством печали о грехах… “Когда ты испытаешь над собою, — сказал я афонцу, — то сообщи и мне о плоде опыта; для меня самого такой опыт неудобен по развлечённой жизни, проводимой мною”. Афонец охотно согласился на моё предложение. Через несколько дней приходит он ко мне и говорит: “Что сделал ты со мною?” — “А что?” — “Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали и уже не могу возвратиться к ним”. Далее в беседе с афонцем я не видел той самонадеянности и той дерзости, которые были очень заметны в нём при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находящихся в самообольщении, мнящих о себе, что они святы или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил даже желание услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться по наружному образу жизни от прочих иноков, потому что такое отличие себя ведет к высокоумию, то он снял с себя вериги и отдал их мне. Через месяц он опять был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается в тёплой одежде и спит гораздо более…» [43]
43
«О тайных недугах души», архим. Лазарь, М-95 г., с. 130–134.
Подобные примеры «прелести» по форме разнообразны, но по своему принципу, сути, к сожалению, типичны и вневременны.
Я готов привести буквально свежий, современный пример. Мне пришлось долгое время «вести» одного молодого человека, практикующего молитву. Вначале я советовал ему, а потом настаивал на том, чтобы его упражнения не превышали 20 минут, и он сообщал, что соблюдает этот регламент. Обсуждали мы также с ним и то, как в аскетической практике очень важно следовать позиции духовной покорности, что это является «базой», духовной основой. И мой подопечный всем своим видом, поступками и настроением показывал, что он находится в послушании. В то же время я чувствую, вижу и понимаю, что с ним творится что-то не так. Он слишком активен, неутомим, возбуждён и слишком страстно следует избранным идеалам. А когда, с неких пор, молодой молитвенник стал жаловаться мне на боли в сердце, оказалось… После того, как я попросил со всеми подобностями сообщить мне о своём образе жизни и основательно проанализировал его практику, оказалось… Что дополнительно, начитавшись христианских книг, молодой человек «совершал тайные подвиги» — он практиковал Иисусову молитву по много часов, вставал на молитву ночью; стал переживать необычные состояния (восторг, экзальтацию), видел «божественный» свет, чувствовал необыкновенную силу, энергию, часто переживал осознанные сновидения, но мало нуждался во сне, и, вообще, возжелал уйти в монастырь (многое из этого мне ранее не сообщалось)…
Очевидно, что в данном случае в начинающем духовном искателе стал действовать дьявол — в поп-эзотерике об этом сказали бы так: в нём получила активность демоническая энергия «Кундалини». А путь Кундалини — это путь дьявола, путь страшного, ужасного саморазрушения. Кундалини чуть не погубила «послушника» психически и физически; ещё бы некоторое время такой «практики», и он навсегда испортил бы сердце, стал тяжело больным человеком на всю свою жизнь. При всём этом жажда духовных свершений не угасала в нём.
В общем, мне потребовалось изрядное количество времени и сил, чтобы вывести моего «молитвенника» из состояния «прелести», и ради его же физического и психического здоровья в дальнейшем ему всякую практику запретить. Видимо, в этом случае всё же подействовал спасительно промысел Божий, молодой человек женился, родился ребёнок, и семейная жизнь со своим заботами отвлекла его от жизни духовной (надо сказать, что мне самому, как наставнику, в понимании и самосознании подобный опыт дал многое: я прекратил вести и обучать кого-либо, хотя никому по-прежнему не отказываю в консультациях)…