Ассасины
Шрифт:
Что бы она ни делала, всегда получалось только хуже. Она решила открыться перед ним, довериться и была уверена, что он воспримет все это правильно. А вышло иначе. И все теперь хуже некуда.
Ерунда! Не все. Зачем только черт надоумил ее связаться с этим Дрискилом?
Во время встречи с Кесслером он был так бледен, угнетен, весь дрожал. А Данн держался нормально, как всегда. Интересно, на чьей он все же стороне, этот отец Данн?
Амброз Кальдер. Да, крепкий орешек. Хотелось бы знать, что из его воркотни приняли на веру Бен
Д'Амбрицци и Саймон Виргиний — одно и то же лицо? Полный абсурд!
Но тогда кто же стоял за ассасинами? Этим человеком никак не мог быть Д'Амбрицци, поскольку говорили они не о прошлом, а о настоящем. Она слишком хорошо знала кардинала, чтобы поверить, что он мог творить такое зло. Он не мог...
Тогда кто мог?
Курия? Группа заговорщиков внутри курии? Возможно, то был всего один человек, наделенный огромной властью. Инделикато? Оттавиани или Фанджио? Возможно, вовсе не знакомый ей человек? А может, это человек мирской, но близкий Церкви, наделенный огромной властью и деньгами, эдакий вариант Локхарта со знаком минус? Архигерцог? Или Коллекционер? Кто они такие?
А может, сонно подумала она, это сам Папа?...
Или же чья-то невидимая рука, направляемая столь же неведомыми и могущественными внешними силами, эдакая чума, пожирающая всех на своем пути? И возможно, достигнув своей цели, она остановит убийства, а потом, со временем, все забудется, тайна так и останется тайной, но уже не будет никого волновать. Сменятся поколения, а затем вдруг снова понадобятся наемные убийцы и, повинуясь приказу хозяина, нанесут новый удар.
Элизабет сидела за столом, с пустой тарелкой и пустым бокалом, смотрела на балкон, с которого упал пытавшийся убить ее человек. Она словно видела его воочию, страшный, затянутый молочной пленкой катаракты глаз, искаженное яростью лицо. Она снова ощущала в руке тяжесть серебряного подсвечника, слышала, как хрустнула кость, когда она нанесла удар по лицу... Как же убить свою память?...
Как же ужасно все получилось.
Люди не понимают, как важны для человека религиозного взаимоотношения с людьми вне стен Церкви. Как много они для них значат, какой уровень доверия предполагают, какие порей надежды могут разбудить.
Прискорбный факт заключается в том, что Элизабет разрушила отношения с Беном Дрискилом еще в Принстоне, разрушила своей неуверенностью, эгоизмом и страхами. Спряталась в Церкви, бежала от мира, который, как думала, не могла контролировать. Но мир все равно настиг ее, догнал, подверг опасности. Бен нравился ей, ее тянуло к нему, она восхищалась его храбростью. И накричала она на него тогда вовсе не потому, что он совершил что-то плохое, но из-за собственных сомнений, неуверенности в себе и в правильности выбранного пути. Она заставила его платить за свои ошибки, а сама продолжала терзаться сомнениями и предпочла спрятаться в стенах Ордена.
Орден, следовало признать, требовал от нее немногого, и она отдавала ему тоже совсем немного. В отличие от Вэл, которая отдавала неизмеримо больше, пыталась сделать
Но как могла Элизабет объяснить все это Бену, который еще в Принстоне видел лишь ее холодность и нежелание понять его? Теперь она понимала. Бен был прав. Его сестру только что убили, и когда сама она протянула ему руку помощи, а он охотно принял ее, то она вдруг сама же от него и отвернулась. Что ж, может, теперь, после Авиньона, они наконец квиты.
И вот она в Риме, и ей хочется лишь одного — спать. Что ж, утро вечера мудренее.
Но она заблуждалась.
— Может, все же объяснишь, что произошло с этой монахиней?
— Ваше преосвященство, он вовсе не собирался убивать ее. Я пытался доказать это ему, но...
— Значит, плохо объяснял! Мерзкая история, и с каждым часом становится все запутаннее!
— Хорстман говорил, этому человеку можно доверять...
— Но Хорстман не видел его целых тридцать лет! Хорстман сам старик и настоящий фанатик. Должно быть, просто сошел с ума. А может, с самого начала был сумасшедшим. И потом, не монахиню надо было убивать, а Дрискила!
— Но ваше преосвященство, разве это разумно? Особенно теперь, когда он здесь, в Риме?
— Не тебе судить, что разумно, а что нет! Может, стоит напомнить, что именно ты упустил тогда Дрискила?
— Он нам нужен сейчас, и мы ему нужны... мы непременно должны его выслушать. Вы уж извините, но это так...
— Хорстман должен был убить Дрискила в Париже. Или в Ирландии... Время поджимает. Папа может скончаться в любой момент. Мы должны быть уверены в исходе дела до этого...
— Скажите, есть хоть малейший шанс, что он объявит о своем желании?
— Ну, не знаю, хорошо ли это... Одно дело, если я получу его благословение. И совсем другое, если это будет кто-то еще. Уж лучше тогда пусть просто умрет. Так, ладно, что у нас дальше? Где Хорстман?
— Не понял, ваше преосвященство?...
— Он может снова понадобиться.
— Кто? Но это очень опасно, особенно теперь, когда все съехались в Рим. Кто у вас на уме?
— Тебе это не понравится. Зато поможет решить проблему...
Только тут он догадался, кого хотел назвать кардинал.
— Хорстман ни за что не согласится, ваше преосвященство.
— Сделает то, что ему скажут. Он запрограммирован на такие дела давным-давно, причем выдающимся экспертом. Он не человек. Он всего лишь инструмент.
— Простите, ваше преосвященство, но он все же человек...
— Нечего трусить. Мы почти у цели. И наша цель — спасение Церкви, заруби себе на носу.
Папа Каллистий уже почти не видел разницы между ночью и днем, светом и тьмой. Тьма наваливалась со всех сторон, окружала и давила все плотней, с каждым вдохом, каждым биением сердца. Он ощущал, как одна за другой отказывают все жизненно важные системы. Жизнь оказалась слишком короткой, а возможно, слишком долгой. Интересно, что ждет его дальше. Он очень устал. И разочаровался.