Ассистент
Шрифт:
К счастью, этого не случилось. Орлиный клюв снова подцепил меня, поднял и поставил при входе в юрту у занавеси из медвежьей шкуры, бурой с фиолетовым отливом. Оказавшись рядом, я поразился циклопическим размерам входного проема, да и высота его была такой, что трехметровый великан прошел бы в юрту, не пригибаясь.
Мать-Хищная Птица крикнула, но больше я не боялся ни ее крика, ни ее саму. Она действительно моя мать. Мистическая мать моей новорожденной души. И она будет помогать мне в будущем, чем только сможет, потому что я ее мистический, ирреальный сын. Она любит меня. Она — могущественна и добра.
И еще я понял, что Мать-Хищная Птица не просто бездумно кричала, она говорила со мной. Она желала мне удачи. Она прощалась.
Мать-Хищная Птица, взмахнув звенящими крыльями, поднялась в воздух. Я помахал ей рукой.
— Прощай, Мать-Хищная Птица! Спасибо тебе!
Она ответила мне из поднебесья. Крикнула и многократное эхо повторило за ней:
— Прощай — прощай — прощай…
Она была красива и чем-то напоминала восточного дракона. Сверхмогучая, массивная, но изящная в своем легком полете назад к Мировой Ели с неисчислимым множеством гнезд на ветвях. Я же не один у нее. Нельзя ей надолго отлучаться, ведь если не греть яйцо, оно замерзнет здесь, в особенном, недоступном для смертных пространстве, а на Земле умрет человек. Разобьется в авиакатастрофе при посадке «боинга» в иркутском аэропорту, или найдут его тело без видимых следов насилия где-нибудь в кустах неподалеку от входа на станцию метро «Преображенская площадь»…
Я смотрел вслед улетающей за горизонт Птице, когда заметил боковым зрением некое движение. Повернулся к юрте. Отодвинув в сторону мохнатый полог, на меня смотрело чудовище. Женского пола, голое. Оно стояло в дверном проеме, пригнувшись. Оно мило мне улыбалось. У нее был единственный глаз во лбу, одна громадная, как дыня, грудь, свисающая до пупка, одно плечо. Другое словно срезано, правая рука росла прямо из грудной клетки.
— Сынок! — воскликнула она жизнерадостно и вышла из юрты в снег.
Когда она заговорила, я обратил внимание, что и зуб во рту всего один — искривленный, длинный, спереди на верхней челюсти. Я попятился.
Шла она странно — ноги не сгибались в коленных суставах, и я понял — суставов не было вовсе.
Шла она, как на ходулях, скоро передвигая негнущиеся конечности. Я продолжал пятиться, но шансов уйти от нее не было. Да и куда бы я ушел? Кругом незнакомый лес, и слой снега над бездной.
— Сынок! — Она протянула ко мне руки, и я увидел, что и на них по аналогии с ногами локтевые суставы отсутствуют…
Я так и не понял, как она оказалась в одно мгновение рядом. Но не ударила, не укусила острым вампирским зубом. Напротив, ласково взяла на руки, как младенца, и принялась, укачивая, баюкать:
— Баю-баю, бай-бай-бай, спи Андрюша, засы-пай!
Впрочем, я и был младенец — дня еще не прошло после вылупления из яйца…
Но как она сумела взять меня на руки в отсутствии суставов на конечностях? Я понял, руки ее были, словно каучуковые, гнулись в любом месте, плотно обволакивая мое тело. Имея подобную анатомию, на хрен, спрашивается, скрипучие ненадежные суставы, подверженные артриту, ревматизму и вывихам?
Одноглазая ведьма занесла меня в юрту, не переставая напевать:
— Придет серенький вол-чок и укусит за бо-чок!
Глаза сами собой стали слипаться, но я мужественно боролся со сном. А ласковая ведьма положила меня в железную люльку и принялась укачивать. Потом сунула мне что-то в рот:
— Ешь, моя радость! Ешь и спи!
Я вынул кусок изо рта, понюхал, осмотрел со всех сторон и наконец понял, что это за хрень — запекшаяся черная кровь. Чья, интересно?
Я снова засунул кусок в рот, тщательно разжевал — очень вкусно. Я заурчал от удовольствия. И ведьма была ничего себе, сексапильная… Я вдруг вспомнил — никакая она не ведьма, она — Дьяволица-Шаманка. Красивая. А то, что грудь всего одна, заводит. Пусть одна, зато какая! О-го-го!
Мне надоела бессмысленная борьба со сном.
Я закрыл глаза.
Я уснул.
ГЛАВА 10
Собачья смерть
Я проснулся.
Услышал, как кто-то негромко мычит неподалеку без слов на мотив «Зеленой крокодилы». Преследует меня эта мелодия последние дни.
Открыл глаза и увидел Гришу Сергеева возле рукомойника. Глядя в зеркальце, пристроенное на полке для мыла, он брился опасной бритвой. Ловко, уверенно. Попеременно надувал щеки, открывал рот, строил рожи, срезая мыльную пену вместе со щетиной.
Надо же, кто-то все еще пользуется стальными опасными бритвами. Я-то думал, они остались в каменном веке. Впрочем, тогда, вероятно, художники-постановщики брились кремниевыми…
Я непроизвольно провел ладонью по колючей щеке. Бриться в спартанских условиях я не собирался, даже станка с собой брать не стал.
— С добрым утром, господин ассистент! — жизнерадостно объявил Григорий. — Поднимайся. Минут через десять завтрак, а потом на съемки поедем.
В том, что утро именно доброе, уверен я был не очень. Вот вечер, да — лучше не бывает. Помирили нас с француженкой байкальский поздний вечер, ущербная луна и снегопад над голой степью. А ночь — так себе, чушь какая-то снилась кошмарно-сказочная.
Я поднялся с кровати. Ни пиротехника Пети, ни водителя из местных не наблюдалось. Пиротехник, поди, похмеляться пошел, а водила спал в корейском микроавтобусе. Когда я ночью вернулся, его кровать была аккуратно застелена — не ложился бурят.
— Ты в чем лицо вымазал? — спросил Григорий.
— В чем?
— Откуда я знаю? — Он протянул мне зеркальце. — Посмотри.
Я взглянул. Точно. Губы и даже кончик носа перепачканы чем-то черным. Что за черт?
— Тебе еще долго? — спросил я.
Григорий не ответил, принялся с фырканьем умываться и смывать пену, интенсивно позванивая носиком рукомойника. Мне этот звук напомнил птичку с металлическим оперением, вылетевшую из моего сна.
Наконец Григорий освободил умывальник, и я смог смыть липкую черноту с лица.
В комнате запахло пронзительно и резко, напомнив мне раннее детство и деревенского дедушку из центральной полосы России. Я обернулся и понял почему. Художнику-постановщику было, вероятно, не под шестьдесят, а под сто шестьдесят лет — он освежался после бритья «Тройным» одеколоном! То-то, я заметил, комары на него не садились, когда мы как-то лет пять назад выпивали на заболоченном берегу речки Ушаковки…