Ассистент
Шрифт:
Я изучил список номеров. Потом еще раз, внимательней… Не было ни одного незнакомого номера вообще во «входящих», все были под именами или фамилиями. Что же, выходит, мне вчера никто не звонил? Не требовал уничтожить Буратину? Не называл его любимым сыном Эрлен-хана, владыки Царства Мертвых?
Одно из двух: или я спятил, или все это мне приснилось. Скорей всего — и то и другое…
Григорий сфоткал меня, ошарашенного, на крыльце дома, и показал большой палец. Лучше бы показал средний, как это принято за океаном. Я большого
Забирал нас с Григорием Сергеевым вечером водитель-бурят, сосед, которого я ни разу не видел в доме № 11. И первое, что я обнаружил в салоне микроавтобуса, был Буратино, небрежно брошенный на заднее сиденье. Без топора, конечно.
А я-то, кретин, придумал бог весть что…
Спрашивать у неулыбчивого шофера я ничего не стал, и без того все было ясно. Значит, не оставили на съемках куклу, подобрали неизвестно для чего. Впрочем, какая разница?
Дикими и безумными мне теперь казались мои домыслы о вредоносности и преступных замыслах деревянной чурки. Бред, да и только. Стоит по приезде в город показаться психиатру.
ГЛАВА 17
Пощечина переводчицы
Анна Ананьева встречала нас у ворот усадьбы.
Нет, не Чингисхан я, не средневековый монгол, не современный мусульманин, не прокормить мне более одной жены. Да и крещен я в православие, многоженство — грех. Помню заповедь: не возжелай жены ближнего своего…
Но Жоан Каро далеко, да и уедет она скоро в свою Францию, будто ее и не было. А москвичка в Москву укатит, но я и сам туда собрался, и виза пока не нужна. Так какие вопросы? Нет вопросов!
Я смотрел на нее, красивую, молодую, эффектную, и слезы на глаза наворачивались. Ну почему, почему я, дурак, не влюбился в эту синичку с умопомрачительной рельефной фигурой слона? Или коня… Шахматного, конечно.
Ну на кой мне журавль в чужом, закатном небе Европы? Наши отношения с Жоан обречены на разрыв. Аксиома. Впрочем, человек с рождения обречен на смерть, однако это не повод стрелять в висок, лезть в петлю и прыгать с небоскреба. Или повод?
Анна Ананьева, разглядев меня в салоне, помахала рукой, улыбнулась. Хорошая улыбка.
Это что, значит, истерик не будет? Не будет даже разборок? Плохо. Она бы: «Почему не пришел вчера, подлец? Я ждала…» А я бы: «Пошла ты, знаешь куда?» И все. Мне нужен был повод. Я далеко не ангел, близко — тем паче. Но после того, что было между мной и Жоан в ночной хужирской степи, тривиальная пошловатая измена приобретала роковые черты предательства. Я многое могу себе простить, только не предательство. И пусть журавль улетит в свои пасмурные небеса, пусть, главное, я прикасался к нему, я любил его, и он, точнее, она… Так, как это возможно для нее, она любила, она любит меня. И значит — решено.
Водитель припарковал микроавтобус на стоянке, я запомнил место. Сам не знаю зачем.
Мы выбрались наружу, и тут же к нам подошла Анна:
— Привет, Андрей!
Подобный профиль достоин лишь золотой монеты хорошей чеканки. Объективно. Но внутри у меня ничего не отозвалось на улыбку. Снегопад бы хоть, что ли, начался, необязательный…
— Привет, Анечка! — Жизнерадостный художник чмокнул девушку в щечку. — Что интересного происходило в наше отсутствие?
— На съемках все как обычно. А интересное, точнее, печальное произошло.
— И что же?
Они говорили меж собой, я молчал и улыбался.
— Помните, шаман предсказал свою смерть? Все только об этом и говорят. Он умер.
— Который на могилу Чингисхана нас водил? — уточнил Григорий.
Анна кивнула.
— Печально.
Это чувство на его лице никак не отразилось. Сам я тоже не зарыдал, не посыпал голову пеплом. Кому, как не мне, знать, что и могила Чингисхана, и сам шаман, и его смерть — сплошная бутафория, спланированная иркутским бизнесменом Николаем Алексеевым, а возможно, и кем-то повыше.
— Он, говорят, вчера ночью у костра повторил приглашение на свои похороны, позволил снимать обряд, а потом пошел домой и умер.
Во как. Прямо блокбастер с голливудскими спецэффектами! Пригласил, позволил, пошел и умер… Смех! Неужели никто ничего не заподозрил? Нитки белые торчат из шаманского прикида. Не бывает так!
— Ну и что, — подал я наконец голос, — Поль Диарен будет снимать похороны?
— Конечно. А оператор Ганс Бауэр так вообще в восторг пришел. Экзотика, этнография, на них Запад давно помешался. Еще и смерть бурятского шамана, причем предсказанная им самим, словом, мистика… Съемки послезавтра в два часа дня. Всех уже предупредили.
— Понятно.
Григорий поднял с земли сумку — он свой инструмент забрал, я оставил. Надеюсь, за ночь не растащат. Да и кому тащить? Разве что привидениям, бурятским боохолдоям, захочется позабавиться моим рубанком и молотком.
— После ужина в баню идешь? — спросил художник.
— Нет, — ответила вместо меня Анна.
Я дар речи потерял, и Гриша за это время ушел с усмешкой понимания на искривленных губах.
— Это еще почему?
— По кочану!
— Почему ты за меня решаешь?
— Потому!
И она бесцеремонно развернула меня к себе лицом, и обняла крепко, и прижалась… Знала чем, умная. Я ощутил ее грудь, и мелькнула мысль: почему? Ну почему все это так безотказно действует? Обычные, привычные части тела, однако… Не впадаю же я в экстаз при виде освежеванного кролика! Чушь в голову лезла. При чем здесь кролик, тем более — освежеванный?
Не кролик, нет. И не синица. Другой какой-то зверь, дикий, хищный, агрессивный. Я такой Анечку ни разу не видел. И зря.