Астарта (Господин де Фокас)Роман
Шрифт:
Меня заинтересовала его худоба, а затем — это выражение страстной неги, которым расцвечается лицо каждого чахоточного — выражение, которое так много дает художнику. Словом, я подобрал Анжелотто, расспросил его и увез к себе…
Бедный малый, — я должен был отходить его, и не тотчас потребовать платы за мое гостеприимство; но я чувствовал, что он еле держится и готов ускользнуть от меня в самом скором времени; и на другой же день я заставил его позировать… Что делать, — не каждый день находишь такую драгоценную модель; я знаю, что поступил гнусно, но мне слишком понравилось мрачное выражение его огромных страдающих глаз. Анжелотто позировал по целым часам, покорно, всегда с тем же выражением мрачного ужаса в глазах, которое иногда я принимал за упрек, и с этим горделивым выражением сомкнутых губ! Я работал с какой-то дикой
Потом явились хлопоты из-за формальностей и родных, которых мне нужно было разыскать и уведомить; надо было объявить о похоронах; но с этими итальянцами… Это мне стоило три тысячи деньгами, кроме места на кладбище Монмартра. Когда я бываю в Париже, я всегда ношу ему цветы в праздник Всех Святых; но сознайтесь, что я обладаю шедевром».
Эталь произнес этот монолог в странном возбуждении, словно опьяненный собственными словами. Но уже в течение нескольких минут я не слушал его более… Пораженный, я смотрел на его огромную руку с волосатыми пальцами, которой он, словно когтями, сжимал пышную шевелюру бюста; поистине, это были когти, когти хищника, жестокий и зверский характер которых еще подчеркивали три странных кольца, одно на большом, другое на среднем, третье на безымянном пальцах, — три огромных жемчужины неправильной формы, похожих на перламутровые пустулы, которые на костлявых и сухощавых пальцах художника еще увеличивали сходство с когтями.
Эти когти вампира — странной игрой воображения представились мне душащими несчастного умирающего натурщика-итальянца. И, конечно, эти пальцы, выражающие такую сильную волю и такое жестокое сладострастие, ускорили смерть этого бедняка.
О, этот Эталь! Он улыбался, словно в экстазе, а я чувствовал, что трепещу от ненависти за все то зло, которое он уже сделал и еще сделает этой ужасной рукой. Рассказы Тейрамона пришли мне также на память. Какую зловещую отраву могли заключать в себе эти ужасные тусклые жемчужины, — словно нездоровые одутловатости, выросшие на его пальцах!
Дерзкий вопрос вдруг сорвался у меня с уст; я спросил, указывая на кольца: «Что — они отравлены?» Эталь поставил бюст на подставку и, прикасаясь к странным камням, протянул с легкой усмешкой: «Ох! вам насплетничали! — нет, эти не отравлены. Но если вас это интересует… или тревожит, я могу вам показать очень любопытный перстень. Хотите? На сегодня достаточно скульптуры — не правда ли?»
Быстро усадил он меня на кушетку в его обширной мастерской, быстро исчез и вновь появился из маленькой двери, о существовании которой в стене я и не подозревал, и, стоя возле меня, Эталь уже протягивал мне, осторожно держа между большим и указательным пальцами, кольцо странного вида.
«Вот, посмотрите».
Это был четырехугольный изумруд — изумруд-кабошон, походивший своей мутно-зеленой окраской на хризопраз, в котором, кажется, трепещет сок трав. Его охватывали два стальных грифа, оправленных в золото, довольно грубой работы: два когтя коршуна, сжимавшие зеленоватый кристалл камня и затем смыкавшиеся волнообразно.
Я чувствовал пристальный взгляд Эталя, вонзившийся в меня.
«Вы не узнаете этого кольца? Как же, ведь вы же были в Испании… В Эскуриале, в частных апартаментах Филиппа II, в сокровищнице, ошибочно называемой ларчиком Карла Пятого… вы разве не видели этого зеленого перстня? Этой словно ядовитой слезы, схваченной когтями невидимого хищника? А между тем, у этого кольца довольно красивая легенда: е si non е vera, bene trovata; глаз Эболи — трагическое приключение этой милой принцессы. Ах! этот милейший Филипп II был довольно непокладистым господином и у этого ревностного сожигателя еретиков была также ревность тигра и еще дикие замашки. Бедняжка Сара Перез не всегда была верна своему царственному любовнику: и что за фантазия для доброго католика влюбиться в еврейку: это уже была отместка Бога Израиля. Еврейка — наложница короля Испании, еврейка — возлюбленная Габсбурга! Вы в самом деле не знаете этой истории? Это, должно быть, легенда, — но она так хорошо вяжется с мрачным величием Эскуриала и великолепно отражает темную душу отца дона Карлоса.
Вот как рассказывают ее там шепотом, и вот она вам в назидание — нам на радость. У этой Сары Перез были самые восхитительные глаза в мире, глаза зеленоватого кристалла с золотыми блестками, которые вы так любите, — глаза Антиноя. В Риме эти глаза сделали бы ее наложницей Адриана. В Мадриде они снискали ей титул принцессы Эболи, — обнаженной разделяла она ложе короля; но Филипп II слишком ревновал эти огромные изумрудные глаза и их безмятежную прозрачность; а принцесса, тосковавшая в мрачном дворце и еще в более мрачном обществе короля, имела несчастье однажды при выходе из церкви остановить взгляд своих изумительных глаз на маркизе Поза. Это было на пороге капеллы и принцесса думала, что она наедине со своей камеристкой; но бдительность соглядатаев выдала ее Филиппу и вечером, в интимности алькова, после бурного объяснения и бешеных ласк, Габсбург, разъяренный бешенством самца, набросился на свою возлюбленную, зубами вырвал ей глаз и проглотил его.
И вот окровавленная принцесса, — прекрасное название для жестокой сказки. Вилье де Лиль-Адан воспользовался этим сюжетом. Эболи осталась кривой, у возлюбленной короля отныне появилось зияющее отверстие посреди лица. Филипп II, любивший еврейку до безумия, тем не менее продолжал держать при себе одноглазую принцессу. Он наградил ее несколькими титулами и арендами; а в знак сожаления о прекрасном зеленом глазе, который он погубил, он велел врезать в пустую и сочащуюся кровью орбиту великолепный изумруд в серебряной оправе, которому хирурги постарались придать подобие взгляда. С тех пор окулисты сделали большие успехи; но принцесса Эболи, уже потрясенная потерей своего глаза, умерла вскоре от последствий операции, и с этим глазом ее положили в гроб.
Все было варварским при этом Филиппе II — и манера любить, и манера оперировать.
Филипп II, безутешный любовник, приказал вынуть изумруд из глаза покойницы и вставить в кольцо; он постоянно носил его на пальце, не расставаясь с ним даже во сне, и, когда он в свою очередь скончался, говорят, — эта зеленая слеза была у него на безымянном пальце правой руки.
Кольцо, которое вы держите, мой милый, совершенно схоже с тем кольцом. Я приказал сделать его по образцу кольца короля; это работа испанского мастера, ибо подлинное кольцо сохраняется в Эскуриале. Мне доставило бы удовольствие украсть его, ибо в музеях я одержим воровскими склонностями; предметы, имеющие историческое прошлое, в особенности прошлое трагическое, меня всегда странным образом пленяли. Недаром я — англичанин; но то что легко проделать во Франции, невозможно осуществить в Испании: их музеи имеют настоящих сторожей.
Итак, я должен был удовольствоваться, заказав себе подобное кольцо у мадридского ювелира; они — мастера в этой работе. Эти когти любопытно вырезаны; но самое замечательное — это камень, не из-за своего веса и прозрачности, но обратите внимание на его вместимость! Видите ли вы эту каплю зеленого масла, трепещущую и переливающуюся внутри его; это капля яда, — страшного индийского яда такого моментального и смертельного действия, что стоит только коснуться до него кончиком языка, чтобы умереть на месте.
Это — мгновенная смерть, верное и немучительное самоубийство, заключенное в этом изумруде. Стоит прикоснуться зубом, — и Эталь сделал движение, как бы поднося кольцо к губам — и вы покидаете этот низменный мир низменных инстинктов и низменных созданий, чтобы одним скачком перешагнуть в вечность.
Вот он, верный друг, Deus ex machina — презирающий общественное мнение и полицию… Да, да мы живем в трудные времена, а нынешние судьи очень любопытны. Приветствуйте, подобно мне, милый друг, этот яд, служащий нам спасителем и освободителем.