Астра

Смирнов Юрий

Ланчбокс

В это время этого злого года,Когда принято мусоров выносить за скобки,Я расскажу о странном челе,Известном в Девятой МилеИ во всем невавилонском мире,Как Ланчбокс.По-нашему – просто Коробка.Всем, кто летал на ЯмайкуПоклониться Свету Троицы,Кто пробирался по улицам,Где собака равна человеку и равна курице,Где, если курите,То курите не табак,Где вроде бы невозможен враг,Где рак погубилПравославного номер одинСвоего поколения,Где грязь не прилипает к туристским ботинкамИз-за врождённой лени,Так вот, всем, летавшим туда,Между девяносто четвёртым и ноль седьмым,Был известен странный старик,Обычно сидевший в метрах пятиОт входа в мемориальный двор мавзолея.Он никогда не пыхтелИ выглядел капельку злее,Чем другая живность Девятой Мили.Это и был Ланчбокс —Нищий в грязном полицейском мундире.Он продавал за пять долларовБрошюрку«Боб Марли: как и зачем его убили»Я не купил.Денег было в обрез,А у меня был интересК аутентичным винилам «Вэйлерз».Впрочем, какие там, бля, винилы…Куча нетленной гнили,И на торте смерти червивой вишней —Тело.Лишнее.В десять лет я отказался смотреть Ленина,Предпочёл ГМИИ имени Пушкина.Там Сальватор Роза.«Бандиты в ущелье»Вечно живые.Днём на Ямайке душно,Как в микроволновке,И пахнет кухонным дымомИ марципановым тестом.Я ничего не купилИ подумал было вернуться к бомжуВ рваном мундире,Но

того уже не было на месте.Через пять лет я снова попалВ Девятую Милю.Не спрашивайте.Это был сон, очевидно, кошмарный.И тогда я узнал,Что Ланчбокс не был клошаром,А был настоящим копом,Изгнанным из мусарни,Потому что с кровавой рвотойДоказывал, что знает убийцу Марли.Говорили, он ждал его двадцать летУ двора мавзолея,Это риалли, браза,И однажды дождался.Оба сгинули – и киллер, и сыщик.Об этом мне рассказывал мальчик,Ковырявший прыщикНа левой ключице,И продававший брошюрки«Ланчбокс – победитель злого убийцы»Приятно, что хоть где-тоСвои функции исполняет полиция.Как пишет Павел во втором посланииК фессалоникийцам —Ибо праведно перед Богом,Оскорбляющим вас, воздать скорбью.И ещё что-то там —Про человека греха и бифштекс с кровью.

Моя сладкая Энн

Всем вам, конечно, известна история о камере Пэйтона.Несколько штатов в Соединённых Штатах до сихвздрагиваютПри упоминании камеры Пэйтона.А ещё нескольких штатов не существуетИз-за камеры Пэйтона.(сразу скажем, что аналогичные российские разработкипроходили под строгим контролем властей, поэтомукончились неудачей, к радости российских властей)Предыстория.В две тысячи двадцать четвёртом годуФизик-расстрига Ричард ПэйтонВ запрещённой законом домашней лабораторииАтаковал нейросеть излучением пси- и омега-волнИ отметил странный эффект —Погибающий интеллектСловно пытался оживить сам себя,Приращивал смыслы на раненые места,Выжил,И стал генерировать благодать.У Ричарда несколько лет назадУмерла мать,И вот на некст дэй после экспериментаОн встретил её в торговом центреВ компании Фэй ДануэйИ Джейн Фонда.Она не узнала его,Но, безусловно, это была она,Элегантна, умна и модна,Как обработанная фотошопомМадонна.История.С двадцать четвёртого по двадцать седьмой годРичард Пэйтон совершенствовал своё детище —Виртуальную камеруВосстановления гармонии мира,Известную нынеКак тессеракт Пэйтона.Помните, как новостные лентыСошли с ума,Обнаружив вслед за альбомомПохожим на музыку Джона ЛеннонаЧеловека, похожего на Джона ЛеннонаС ДНК Джона Леннона?(был казнён по гражданскому искуЙоко Оно)А потом сотниСобытий, трактуемых миромКак загадки природы,Дыра в потустороннем заборе,Спецотдел ФБР «Обычное горе»,Боровшийся с новым безумным счастьем.Конец истории.Двенадцатого апреляДве тысячи двадцать восьмого годаФБР при поддержке Национальной ГвардииОкружили ранчо «Ригведа»,Где в компании ассистентовРаботал и жил Ричард Пэйтон.Понимая, что дни его сочтены,Как и часы, и даже мгновения,Учёный, недолго думая, загрузил в камеруСвою юношескую любовь.Её звали Энни.Энн-Джейн Шугар.Она была остроносой и резкой,Как халапеньо.Крутила Ричардом, словно опытная кокетка,Гоняла его по кругу,Потом сбежала из городаС каким-то заезжим рестлером,Сама выступала в клетке.Пэйтон хранил записи её боевНа жёстком диске,Заблюрив, конечно, как и велит законЕё четвёрки,Её звёздно-полосатые сиськи.Эпилог.Чудовища, вырвавшиеся из камеры,Умертвили всех обитателей ранчоРазметали силовиковЖрали смачно их цээнэс,Срыли за сутки Индианаполис,И были стёрты с лица землиКомбинированным ядернымСуперударом.Мир, сука, ещё и легко отделался, —Говорила подругам старая миссис Пэйтон, —Отскочил практически даром.

Подземный флот

Когда-то давно,Когда я был маленький, а папа живой,Он рассказал мне странную сказку.Подозреваю,Что он её выдумал сам.Она была как связка гранат,Она взорвала лёгкий танк моего мозга.Я ходил и кивал головой,Как мультяшный ослик,И повторял – Чёрные Паруса!Сказка была не так и проста.Сеттинг истории заключался в том,Что по мнению папы,Находящегося под воздействиемДвухсот грамм буряковой граппы,Выпитой мозгом и ртом,Наш картонный дом был маякомВ Море Радости,Расположенном в небе и под землёй.Море это соединяет народы небаИ народы ядра.Достижения их огромны,Но нам недоступен их «полный вперёд».Они маскируются.Умело шифруют код.Они – теневая плоть.Мы в тот год строили плотС Андреем, любителем пауков и змей.Он говорил:Не смей трогать мои револьверы,Папа привез мне их из ГДР.Мы лазили на лесозавод,Воровали местную бальсуИ не менее местный самшит.Полупостроенный плот вальсировалВ бухте Тяни-Булинь,Как кашалотов сын.Ночью я с дядей ТолейХодил добывать сомовИ беззвучно расспрашивалО наличии подземельных и заоблачных островов.Дядя Толя столь же беззвучно мне отвечалСом любит цедру, червя и клей.Не серди сома.Нет пришельца опасней и злей.Они все ушли, папа, папа Андрея,Анатолий Иваныч,Полупустыни, луны Сатурна, саванны,Сомы, кашалоты, акулы, мурены,Блистающий в небе перистый змей.У Подземного Флота вчера был юбилей.Плот наш уже не плот,А воздушно-капельный линкор «Апулей».С головой золотого осла на штандарте,С черными парусами,Чтобы было не так жаркоВаляться на палубе в их тени,Когда солнечный ветер сменяет ядерный штиль.

9

Степь

Эти травы не образуют ложе.Каждый стебель как перочинный ножик.На языке божьей коровки«Ложь» звучит как «ночная тень».Я лежу в этом поле девятый день,И покровы слетают с меня,Как сытый слепень слетаетС коровьего бока,Похожего на карту сраженияДьявола с богом.После ожесточенных боёвНаши войска покинулиТвою душу.И корова, как в слоу-мо,Неторопливо превращается в тушу.Эти скелеты не образуют общность.Каждый здесь допустил оплошность.На языке кузнечика«Стон» звучит как «серебряный скрип».Я пишу травяной скрипт,Текст степи прорастаетСквозь сепию мёртвой кожи.В эти буквы речи подземные вложеныТех, кто здесь погиб позжеТретьего века до нашей эры.Я снимаю с глаз толстые склерыЧтобы читать дальше этуКнигу погибели.И кузнечик на скрипке геттоПиликает.Это небо не образует лимба.Просто фон с нарисованным чёрным нимбом.На языке мыши-полёвки«Смерть» звучит как «удар подковы».Я спрятал в вене три капли крови,Это мой пропускВ мир полумёртвых,Бредущих по полю среди подсолнухов,Плюющих под ноги зубами чёрными,Выпускающих на волю шмелейИз черепных коробок.Град претёмный тело моёОкружает так зло и неловко,Как пальцы запойного алкоголикаНетерпеливо стучат по прилавку.

Пещера Лейхтвейса

В нашем лесу – ни фавна, ни нимфы,Да и лес – ручная сосновая лесопосадка.Овраги, ручьи мутной лимфы,За каждым кустом – засада вуайеристаИли пикник трактористов, диггеров, пикадоров.Эдуард Мане в сговоре с Хансом ГигеромИ десяток дзотов, не пригодившихся гитлеровцам.Но и в таком лесу есть своя чаща,Место, где солнце становится чёрным.Если верить легенде, здесь была спрятана чаша,Но не Грааль, а чёртов кубокРубика,Шестицветный и исполняющий все желания,Мании, лоции и девиации.Хочешь – получишь девицу шалую,Розовую, точечно-алую,Хочешь – дадут деньгами.Мы с пацанами в эти дела не верили,Мы просто на лайбах летали ярами,С девяти до тринадцати – самое время,Чтобы светить самодельными фарамиВ будущем падающем тумане жизни,Называть взрослых – «какой-то шизик»Потому что все они бредят,Презирать телек и любить книжки.Нас было много больше, чем трое,Но в то утро мы были троицей,Бог-Андрей, Бог-Роман и Бог-ЮрийВ поисках вечнозелёной ТроиДышали апрельским стронциемИ наткнулись на рукотворное узкое нечто,Уходящее в подвенечную почву.Пещера Лейхтвейса.Схрон лесных братьев.Рядом кострище курится, ещё пылавшее прошлой ночью.Вспоминай, детская память,Все романы о древних кладах.Зажигай, детская сказка,Свой костер, впрочем, ладно,Давайте пока без шумаВдруг хозяева чёрной норы вернутся.Надо слиться с травой и кустами сирени пьянойИ раскрыть тайну зловещей ямы.Я сочинял в голове план поимки злодеев.Андрей думал о ящике золотаМаме с папой – квартиру (они жили у злого деда Кирилла),себе – новый велик.Ромка хотел просто уйти под землю.На его коже жили белые черви шрамовОт ударов резиновым шлангомИ голубые медузыОтчимова вазелинового абьюза.Но тогда мы об этом не знали.Никто не пришёл, мы зевали,Чёрное солнце стало цветаНоворожденной стали.Мы заснули и долго спали.Я проснулся один на всём лесном свете.Ромку давно съели белые червиВ камере обскуре тюремной.Андрей рухнул сосной корабельнойПосле скандала с бывшейженой о делёжке квартиры.А я все лежу в сирени на своём участке фронтираС лицом Шерлока ХолмсаИ с оптикой Карла ЦейсаИ жду, что кто-то всё же вернётсяК пещере Лейхтвейса.

Промысел

Борис Семёнович, наш Генеральный,Любил разглагольствовать,Полулёжа в курилке,В своём персональном кресле,И горе тому, кто присел бы на краешек,Даже и в нерабочее время,Так вот, Бор Семёныч,Так мы его называли,Он типа хмурился,Но очень любил это прозвище,Намекавшее на величие разумаИ столь желанную премию,Что было совсем нереальнымРазвитием нашейЗаконспирированной тёмной истории,И он понимал это,Почему снова начал курить,Будто отринув тщеславие,Похоронив цель полёта,Просто делая вид, что ещё что-то может,Хотя его мёртвого мозгаХватало только сказать:«Цель человечества, парубки, —Собрать, сконструировать Бога,Чтобы этот искусственный БогЗаглянул во все дыры Вселенной,Во все щели нашего подсознанияИ обнаружил или не обнаружил,Бога естественного,Бога нашей безнадёжной надежды».Я не курил тогда, но посещал курилку.Это как клуб для британского джентльмена.Место лучших научных решений.Сизый рай.Провонявшие вещи.Я ненавидел и изводил половину зарплатыНа средства для стиркиНа освежители воздухаНа одеколоны с запахом свежего сена.У меня никогда не было девушки,Да и женщину по себе я ещё не встретил.Я проживал в самом лучшем миреЭкспериментов, теорий и междометий.К лету тысяча девятьсот девяностогоМы подошли с показателямиВосемьдесят восьмого,То есть, стояли на месте.Получали данные радиотелескопов,Расшифровывали скопомДревних этрусков и финикиян,Когда нам сообщили, что у киевлянПолучилось собрать алгоритм Провидения,И всё готово к испытанию на мышах.Мы с филиалом всегда на ножах.Они как будто ужаленыОсой гениальности.Руководил там молодой чувак,Юлик Ферман по прозвищу Божий Кулак.Он намекал на учёных советах,Что Бор Семёныч источник тёмного света,Агент мировой энтропии.И нас бы уже закрыли,Если б не три Звезды и ордена ЛенинаНа выходном пиджаке нашего Мерлина.Он сказал собирайтесь, едем.Едем пустые, пушки возьмём на месте.Превратим филиал в кровавое месиво.Я смотрел, как догорал их НИИ,И впервые тогда закурил.Это сейчас я понимаю,Что мы тогда просто спаслиБога нашего, Вседержителя,Неуловимого Джо.И сказал огненный окровавленный Бор:«Это хорошо».

Высотка

Снять квартиру в шпиле высоткиБыло ничьей, но плохой идеей.Зато вид обалденный,С севера – одичалые,С запада – конница ГудерианаИ стальная мотопехота Нея.Из колонок – Адель и Рианна,Из одежды – колготкиС открытым, как Белград в сорок первом, низом.Это вызов – жить в шести кубометрах вертикального лего.Это нега – касаться друг другаБесконечно любимо.Снова мимо на чёрных оленяхЛетит Санта Морте.Мы немного опаздываемКо всем распродажам.Потому что мореНа юге горитКрасным воском.Потому что восток наступаетОрдой и Портой.И мы пьём из друг другаВ морозной жажде.И наглаживаем друг другаПо свежей шёрстке.Жёстко жизнь распорядилась нами.Разбросав кусками.Приковав цепями безнадёжно крепко.Лифт на сто этажей,Вход в живую подземку,Книжную, овощную, кофейнуюРепку, ей так не хватает мышки.Мне сегодня на выселкиВ Институт Глупой Физики имени Ричарда ФиллипсаФейнмана.Ты выходишь на станции «Н. Искренко»Вечером – в нашей вышке.

Портрет

В квадрате цветущих сакур,Спрятанном в параллелепипедном миреСоветской застройки,Можно выбрать правильный ракурс,Такой манга-манга,Чтобы сходили с ума молодые японкиИ мужчины всех остальных архипелагов.Ветви чёрным пустить по контуру щёкКак будто лицо это просто цветок,Белый лист,И тушью зелёной на нёмГлаза – сигнальные флаги:«Господин, третий замок пал,И Вас ждёт ловушка».Но нежнейшее эльфово ушко,Лишь угадываемое,Невидимое,Не говорит (уши не говорят),Но безмятежно шепчет:«Милый, волноваться не надо,Я виноградинка лидия,Я боевая мидия.Раз – и я уже в бронедомике».Ветер вздыхает томно,Гуляя невдалеке от тебяВ квадрате цветущих сакур.

Кивин-96

Мы приезжаем из зимней степи к весеннему морюМы снимаем тёплые курткиМы щуримся солнцу.Мы пьём дешёвый домашний портвейнУ грустной армянки Азы.В очереди за нами сибирь,Бело-бледный урал,Пёстрый кавказ и дородное закавказье,Стильный питер и стрёмный владивосток,Десять одесс,Одна другой беспонтовей.Понт бугрится бетоном.Закат как кровосток.Чехи «Авразию» захватили в Трабзоне.Набережную патрулирует омон.Чайка издаёт чеховский стон —Где же лето,Где жирный металлургический прайс и кост?Война торчит из пасти дохлого пса,Как последняя сладкая кость.В наш номер поднимается гость,Усталый, как гвоздь из запястья Христа.Военкор НТВ,Аллюр три креста,Только из Первомайского,Трое суток засчитываются за год.Говорит, у меня ещё оператор,Но он, сука, почти не пьёт.Говорит почти ласково.Мы отвечаем – брат, полный вперёд,Все, что горит на столе, – твоё.Он выглядит так, как будтоПересёк траекторию дуэли взглядовДвух горгон.У нас в восемнадцать завтра генеральный прогон.Набережную, море и небоПатрулирует мёртвый омон.У грустной армянки подходят к концу запасы,У меня зашкаливает панкреатическая амилаза,Журналист пьёт кровь из тетрапака агдама,Оператор ласкает ствол своего бетакама.Панорама моря такой красоты и силы…Мы юны и прекрасны,И как все говорят,У нас есть перспективы.Дома нет никакой войныИ впервые радует украинская ксива.

Восстание

Птица падает с неба.Птица бьётся в прицеле глаза,Будто запуталась в красных кореньяхХищного азиатского дерева.Птица цепляется за мерзлую веткуЧёрного европейского дерева.Птица больна.Она переносит вирус.И в этом цель её существованияВ той части жизни,Что закончится через две минутыПадением с веткиВ евразийский зелёный снег.Я представляю,Как с ветки падает человек крылатый,Не слишком сопротивляясь,Ломая пустые ветки,Выстилая ими свою гробницу.До неё – четыре секунды.Шесть метров.Впрочем, что я знаю о нейронных связяхПтичьего мозга?Может, там, в тёмной зоне,Недоступной пока орнитологам,Генералиссимус Лебедь летит вдольЗамершего,Но летящего ежесекундно,Серого строяКамикадзе-соекИ хрипло, но отчётливо так:Сынки и дочки,Вы не вернётесь,Но вы отомстите за слёзы гусынь.Вы приблизите нашу победуЕщё на мгновение.Смерть им!Смерть нам!Птица лежит на снегу,Как иероглиф«Восстание».Как человек.