Астра

Смирнов Юрий

Второе

С дружком моим, Саней Основой,Мы, как вихри враждебные, влеталиВ дом его бабушки(Украинской, той, что на Васнецова,А не русской, что на Володарского)После подвигов моих в центре поля,И – дружка моего – вратарских.Он кричал – Лэся бабушка!И я кричал – бабушка Леся!Наши бабушки были общие.И вот нас уже борщом потчуют.Борщ насыпают у нас.Это так естественно.Так засыпают бульдозеромМогилу братскую,Только это наоборот – сласть и радость.И сметана вчера удалась —Густая и белая.Ложки стоят, как идеалы социализма.В мире бушует первый нефтяной кризис,Но его ложноножкик нам не дотянулись.Сашкина бабушка очень волнуется,Что мы мало и плохо едим,И пророчит нам скорыеМатримониальные беды.Не позарятся девки, мол, на ласапедовИ чахликов нэвмирущих.Я ковыряюсь в борщевой гуще.Саня кричит – а где второе, где мясо?Бабушка, мы футболисты-спортсмены!Мы мясоеды!Бабушка на моих глазах(Саня-друг верещит, ничего не видит,Он как пластинка,Где игла вертушки застряла в пазах)Превращается в девочку.Пятнадцатилетнюю.Худую.Недужую.В глазах неразмороженный красный ужасВыходит из кухни.Саня филином ухает,Потом замолкает.И в доме прохладная хворь тишины.Не до войны, хлопчики, после войны.Мы находим её у окна.Белые

пальцы на белоснежном тюле.Ищем её валокордин.Где-то играет аккордеон,То ли живой, то ли радио —Не отличишь в июле,Воздух эфир маяк проминь один.Она говорит – отец мой был ранен,Представлен к наградеИ демобилизован(мне слышится – демон)В родное село над Тясмином.Там дни тихие летние ясные,А ночи такие густые и чёрные,Что я, часовая окна обречённая,Палила дефицитные свечи,Из дохлых рук топор не выпускалаОт заката и до рассвета.Ночью округой шастали мясоеды.Калечили,Убивали и свежевалиГраждан.Продавали и сами жрали.Так из прошлого смерть скалитсяВ наше будущее бессмертие.Но вы не бойтесь.Это все было раньше.Как говорят в сериалах – «ранее в сериале»Унесённое сучьим ветром.

Порт приписки

Я люблю такую вот музыку,Что не мешает думать,Что не царапает сердечную сумку,Чтобы негромко,Такое спокойное —Пульсирует бас,Гитара, как яхта в порту грузовом,Лавирует между огромными,Закопчёнными, чёрными.И девичий голос…Такая случайно зашла на репбазу,Предложили попеть.Я люблю музыку, как в кафе,Когда заказал салат,И ждёшь лучшую женщину в мире,И улица ждёт лучшую женщину в мире,Все собрались,Причесались ладонью,Тренировочно улыбнулись,Некоторые надели очки сЗакопчёнными чёрными стёклами.И вот бас пульсирует.Ты говоришь —Ты самая лучшая девушка в миреОна отвечает —Я твоя женщина.Пошли делать тайфун.Пошли уничтожим спасём пару провинцийПошли посрамим сатану,Закопчённого чёрного.И ты просишь —Ещё две минуты.Любимая музыка.Давай дослушаем.Недоумение недоумение недоумение…Я просто хочу свой салат,Из листьев салатаИ тайного маслаДрева познания зла и добра,Что щедро льёт поварИз закопчённой чёрной бутыли.Я люблю музыку такую, как ты,Или хотя бы как твоё эхо,И с первых тактовСлышу,Ты ли это.

Ковчег

Дом обвалился в двенадцать сорок,Словно спешил на работуПосле обеденного перерыва.Третий и четвёртый подъездыКриво сложилисьИ превратились в ничтоС видом на рекуВместе со ста двадцатью людьми,Тридцатью пятью псами,Несчитанными котамиИ одной канарейкой.Мне трудно представитьСемью,Что держит сейчас канарейку.Возможно,Это тот одинокий старик(Он единственный из жильцов дома,Кто в то утро молил богаО быстрой гибели)Падающий дом издаёт крик.Нет.Падающий дом – это симфония звуков,На десять секундВырвавшаяся из рабства стен,Телевизоров,Мебели.А потом становится тихо.Совсем.Слышно, как миллиард цементных пылинокТаранит воздух.Только где-то мяучит кот.Еле-еле.Здесь надо сказатьО жильцах второго и пятого.Их навсегда не оставитЧувство острого счастья.(Хотя их квартирыТеперь непригодны для жизни)И они выбегают во двор,Будто бы посмотреть на победный салютИз детской советской книжки.Появляются первые скорые.Появляются первые ролики на ютубе,Снятые жителями дома напротив.(С ними никогда не случится такое)Появляются первые версии.Взрыв бытового газаТеррористический акт.Халатность при сдаче проекта.Месть потревоженных предков.Статистика жертвОдновременно растёт:Десять, двенадцать, семнадцатьНа пожарном брезенте,На детской площадке;И падает:Из ста двадцати сорок восемьУже отзвонились с работы.Трое уехали в отпуск.В аккаунте мамы семействаКрасивые фотки на фоне бассейнаВ Анталии.Один найден живым.Одинокий старик.Без единой царапиныВ четырнадцать тридцать четыреМальчик(Девять лет, из неполной семьиБез признаков папы)Звонит из ситуативного склепа.Говорит, что живой,Но не чувствует левую ногу.(Забегая вперёд,На девяти килограммахБывших костей и мясаЛежит многотонно бетонная масса)Плачет мама-библиотекарь.Мальчик смеётсяИ говорит, что он тут,Как цифра «четыре» в тетрадной клетке.Отключается.Спасатели сверлят доспехи смертиСпециальным алмазным буром.Библиотекарша страшно кричитНу сколько ещё вам долбитьСколькоСколькоСколько.МальчикТратит последние семь процентовЗарядки аккумулятораНа онлайн-симуляторЗвездолёта «Тысячелетний Сокол».Он хочет закончить уровень.Новость бьёт общество плетью,Но общество любит по-жёсткому.Соцсети молятсяБез отрыва от пива и кофеПроклинают центральную власть,Злую бездушную курву,Впавшую в информационную кому.За секунду до переходаВ ГиперпространствоУ пилота садится в груди батарейка.На ветку берёзы,Поседевшей от пыли,ПлюхаетсяСовершенно безумная канарейка.

8

Форпост

Мы были молоды и так прекрасны,Бинты горели, как перья архангелов.Мы орали в перманентной контузииНаши трудные песни,Печальные и энергичные одновременно.Мы целовали морды танковПеред броском,Чтобы не подвели, не испугалисьОгненной смерти.И мы победили.Освободили от мёртвого демонаЭти улочки, узкие, как врата наслажденияМестных испуганных женщин,Эти мостики тёмного камня,Эти речки с непуганой рыбой,Этот воздух с запахом сахарной пудры.Мы хотели домой.Но нам приказали остаться.Демон мёртв, но он всегда оживает.Возвращается с севера, с юга, с востока.Мы не можем оставить форпосты,Мы стражники счастья.Мы старели.Ржавели и распадались на атомы.Наша форма ветшала и с родиной не было связи.Местные осмелели и шептали нам в спину:«Шайзе»,Но мы не понимали,Думали, это – «здравствуйте».Нас осталось немного.Жрать было нечего.Бургомистр подрядил нас по вечерамНадевать боевые медалиИ распевать под гармошку «Катюшу».Мы зарубились с чилийцами в пончоПотом помирились.Вместе лабали «Эль Кондор Паса».И когда он вернулсяВ обсидиановой чешуеВ факельной ауре,Атомы наших ушедших друзейСтроилисьВ новые танкиВ снарядыВ свежее красное мясо.

На том берегу

Пацаны скептически меня оглядели.Нет, так не пойдёт.В этом деле, малой, самое главное —С форсом представиться.Да мы с ней знакомы, —Я отбивался от добрых советов.Что они знают о том, нашем, свете?О белых улицах?О литстудии?Олимпиаде по русской литературе?Зато они знали всё о аде,Раскинувшем щупальца по ту сторону речки.Только войдёшь туда —Получишь по репе.Помнишь наш зимний бойНа льду стрёмном зеленоватом?Как дрожали поджиги в руках?Как метатели арматурных копийОбрывали лохмотья кожи с ладоней?Как струна контрабасаПереплеталась с морозной цепьюВ смертельной страсти?Пешком туда не ходи.Не едь на автобусеВелосипед ненадёжно,Догонят – убьют,Разорвут на части.Пусть возьмёт Зверя.Зверь – это наш мотоцикл, общий.Мы уже год собираем его,Роемся на помойках,Экономим на кинотеатре,Точим, сверлим и фрезеруем.«Триста банок авиационного клея»(У меня не идёт из головыОдна твоя фраза.Мы обсуждали третий сезон«Миссис Мейзел»И ты сказала – с ужасом представляю,Что будет дальше,Ведь Ленни Брюс умрёт годом позже)В тот день я так и не переехал реку.Я восседал на Звере,Как Джеймс Дин,Как ассасин на тамплиере,В ромкиной кожаной куртке,В славкиных кроссах,С битой в подсумкеИ украденными из-под горкомаРозами,Битыми нашим безумным солнцем.А ты прогуливалась по тому берегу,Брегу дикому,Моя бархатная, моя мятная,В белом платьеИ чёрных пацанских кедах.И пузырилась, бесновалась Лета.И мост горел.И закипал ликвор.И хомозоид скалился.И кораблик прогулочный спрятался.А потом – уже вместе куда-то едем.Загорелых рук обруч медныйДержит и держится одновременно.

Русское распятие

Прибили к кресту в восемнадцать пятнадцать.Гриша кричал – кто заплатит мне сверхурочные.Бабы барачные сидели молчаНа мокром бревне,Тяжёлом, отечном.Зыркал на них сквозь бельма-очечкиБухгалтер артели Манассия ЛьвовичИз ссыльных бундовцев.Гоша смотрел в реку мутную,Пытался угадывать ходы рыбьи,Налимьи борозды в чёрном иле.Прошли на бреющем белые «илы»Из эскадрильи Старцева.Все перекрестились синхронно,Как в боевом танцеКанувших в небытие гуннов.Лёша спросил – и долго сидеть с ним будем?Бригадир Тимофеев поплевал на окурок,Сдвинул на лоб каски орех:Как потемнеет, снимем придуркаСпирта, ухи, хлеба в тряпицуА нам куда брать ещё один грех?Дай-ка ему покамест напиться.Хорошая точка.Он видит всех.

Положение дел

Волю сожмём в гулаг.Два варианта слова «гулять» —Сидеть на кортах и красться на цырлахМеж ментовской СциллойИ таёжной Харибдой.У каждого криля здесь своя кривда,Своя инстант карма и русская йога.Сидишь на кортах – асана «порошок Лотос»,Бредёшь на цырлах – балет Большого«Танатос встречает Клото».Ты понимаешь, сука, мою метафору?Смерть встречает неизбежностьСмертельного пира.Это как вождь ныряет за амфорой,А достаёт из глубин Кракена.Но чудище не желает являться миру.Боится.Щупальцами ветвится,Будто певица Наталья ВетлицкаяВ роли Эглы превращается в иву.Шарик каштан коронавирусОбъединяет друзейНа малой глубинеВ средней полосе.Сыновей обнимает кутает змей.Русский звон колокольный дзен.

Подножие

Мы таких никогда не видели.Свежих, искренних,Одетых в немнущееся никогда.Строящих фразы,Как джинн Аладдину дворецВыстроилВ пустынных песках —Прекрасно и невозможно ненужно.Мы сразу поняли —Они нам не пригодятся.А человечину мы уже не едим.Почти.Есть один праздник.Мы сначала подумали —Американцы, может, или ангелы,Но они говорили по-нашемуЧисто и звонко.Мы понимали слова,Но смысл предложенийУскользал между пальцамиИ меж пальцев,Как веселящийся рыбматериал,Палтус и толстолобик,Как звонок из клиники онко,Как бормотание пророка блогера.«Истинно вам говорюПоднялись из земли адаУмученные диаволом праведники»Их не хотелось ни убивать, ни трахать.Они переехали нашу тревогу,Как беззвучный лазурный трактор.Мы стали пить тише и есть чище.Мы прошли трансформациюКрысы-волк-собаки-мыши.Наши губы шептали,Языки переплетались вогко,А глаза дышали весенней вишней.И тогда за святымиПришли их хищники.

Вечеринка

Знаю, я задолбал текстами про концлагерь.Но что делать,Если отец родился в концлагере,Где увидеть свободу?Так вот,Я представил,Если бы Гитлер дожал нас в сорок втором,А к пятидесятому немцыПоставили Освальда МослиФюрером Малой Британии,То в концлагерях шестидесятых,Уже не работавших на износ,А так, скорее, как дань традиции,Поскольку уже никогда не родитьсяЕврею, рому и русскому,Так вот, в концлагерях шестидесятыхБыли бы не духовые оркестры из узников,А группы, играющие арт-рок.И комендант ДахауПодтрунивал бы над комендантом ОсвенцимаВо время швайнфеста:– «Прокол Харум»?Это название группы?А я думал – семитского празднества…И комендант Освенцима сидел быОт гнева красныйМежду Эриком Хартманом и Отто Скорцени.А вокалист коллектива,Наоборот,Стоял бы навытяжку.Бледнее бледной тени.

Кузнечики

Восемнадцатого сентябряТысяча девятьсот восемьдесят второго годаЯ после группы продлённого дняПришёл к бабушке с дедушкой,Отобедал и тут же отужинал(С бабушкой невозможно было договориться),И завалился смотретьМатч любимого «Динамо» (Киев)С швейцарским «Грассхопперс»Комментатор сказал: название клубаПереводится как «кузнечики»Я рассмеялся.Я всё лето ловил их,Жирных наглых степных кузнечиков,Для наживки на голавля,Поэтому матч представлялся мнеЛёгкой прогулкой.Но не тут-то было.Мы наседали, они отбивались.Жирные наглые футболистыШвейцарииПротив наших,Утомлённых кроссами,Просранным чемпионатом мираВ Испании,Общей усталостью советской стали.Непонятный скрежет.Будто чугунный кузнечик поёт за дверьюИ грозится местью за степных братьев.И голавль чёрный со сковородкиЕму вторит,Чешуёй шепелявит:«Мальчик мальчик, готовься к смерти,На крючке с леской,В животе рыбы».Мой кошмар весело разрешился.Дед с работы пришел не в себя пьяный,И ключом в твердь замкаПопадал так же рьяноИ безнадёжно,Как стучал Блоха мимо рамки«Грассхопперс»Но Хайнц Херманн срезал в свои воротаПосле сотого прострела Демьяна.Дед вскрыл дверь,И его улыбкой, лихой, но кроткой,Озарилась степная поляна.