Астрид и Вероника
Шрифт:
— Вам нет нужды оставаться. Я справлюсь сама, — сказала она.
— Конечно, я останусь и подожду с вами, — отозвалась Вероника. — Послушаем, что скажет врач.
Они вернулись к дому престарелых, на ту же скамейку у фонтана, и сели в тени берез. Вероника успела купить газету и теперь читала, Астрид же просто молчала, прикрыв глаза. В четверть четвертого прикатила на пыльном «вольво-универсале» врач. Ее явно предупредили — она помахала еще издалека, потом пригласила за собой. Астрид и Вероника снова очутились в тесном кабинете. Женщина-врач — молодая, загорелая — даже медицинского халата не надела, осталась в линялых джинсах и майке, будто наскоро заскочила принять посетителей, а потом вновь вернется к летним развлечениям. Но на лице у нее написаны были доброта и терпение.
— Затрудняюсь
Врач безуспешно попыталась поймать взгляд Астрид, потом повернулась к Веронике.
— У вашего отца слабое сердце, — сказала она. Полистала документы на столе.
Не знает пациента, догадалась Вероника. Может, и записи эти первый раз просматривает. Поправлять врача, говорить, что она не дочь Астрид, Вероника не стала.
— Сестра наверняка сказала вам, что остались считаные часы, от силы дни. В общем, недолго уже. — Взгляд в сторону Астрид. — Хотите, можем пригласить кого-нибудь из местной церкви, чтобы побыли с вами в палате.
Астрид молча покачала головой.
— Пока что можете приходить и уходить, как вам удобно. Но на ночь у нас остается только одна дежурная сестра, и поэтому вы, пожалуйста, решите: или ночуете, или после десяти вечера уезжаете и можете вернуться с утра.
— Я останусь на ночь. Сколько понадобится, столько и пробуду, — ответила Астрид, глядя за спину врача, в окно.
Сестра отвела их в палату, принесла второй стул. Они сели у окна. Из коридора порой доносились приглушенные шаги и голоса, хлопанье дверей. Снаружи — птичий щебет, изредка — шум проходящей машины. Но здесь, в больничной палате, царила полнейшая тишина. Вероника не понимала, спит Астрид или нет: та откинулась на спинку стула и прикрыла глаза. Но стоило умирающему хотя бы слегка шевельнуться или вздохнуть, как старушка мгновенно настораживалась, словно и не дремала. Ожидание всё тянулось, день угас, его сменили сумерки белой ночи, так что света хватало.
Около десяти часов вечера к ним тихонько постучалась медсестра — пришла проведать пациента, прежде чем отправиться домой. Она разгладила и без того безупречно ровное одеяло, кивнула женщинам у окна и удалилась. Позже заглянула дежурная ночная сестра, представилась, повторила все то же самое.
— Если что, вот кнопка вызова, — добавила она и ушла.
Потом опять стало тихо, и Вероника прикорнула прямо на стуле.
Проснулась она резко, не понимая, сколько проспала. Астрид стояла у изножья кровати и что-то тихо говорила. Слов было не разобрать. Вероника решила ей не мешать и вновь задремала, а когда опять проснулась, обнаружила Астрид у окна. Старушка обхватила себя руками, будто в ознобе, — смутный силуэт в предрассветных сумерках. Вероника поерзала на стуле, пластиковое сиденье зашуршало.
Астрид, не обернувшись, уронила:
— Можем ехать. Все закончилось.
В этот предрассветный час дороги были пустынны, а воздух прозрачен, будто днем, но тишина еще была ночная — часы показывали час ночи. Вероника и Астрид ехали по совершенно пустому и безлюдному миру — словно только их двое и осталось на свете. Вероника не замечала, что Астрид плачет, пока не покосилась на спутницу, проверяя, как она, спит ли, бодрствует ли. Астрид плакала беззвучно — слезы струились у нее по лицу и падали ей в руки, почему-то лежавшие у нее на коленях ладонями кверху. Вероника поспешно отвела взгляд и до самого дома смотрела только на дорогу.
Когда машина наконец затормозила у дома Астрид, солнце только показалось из-за горизонта. Наступил Иванов день, праздник летнего солнцестояния, самый длинный в году. Вероника обошла машину и открыла дверцу. Астрид плакала, все так же беззвучно, и Веронике пришлось поддержать ее под локоть, помочь выйти и проводить до самого крыльца.
— Зайти, посидеть с вами? — спросила она. Астрид шарила в карманах брюк, отыскивая ключ, и не ответила, но, войдя в дом, дверь за собой не заперла. Вероника последовала за хозяйкой.
В кухне Астрид встала у окна, в которое уже лились первые
— Я не о нем плачу, — пробормотала старушка. — Нет, не о нем. О себе.
Вероника обняла Астрид, и минуту-другую они стояли неподвижно.
— Давайте-ка я помогу вам лечь в постель, — предложила Вероника.
— Наверху. Сегодня посплю на втором этаже, — отозвалась Астрид.
Они медленно поднялись наверх. На просторной лестничной площадке тоже струились в окна солнечные лучи, и в них танцевали пылинки. Вероника проводила Астрид в главную спальню, довела до самой кровати, и старушка откинула покрывало с подушек. Села на край постели, разулась, помедлила. Сквозь жалюзи пробивалось утреннее солнце и доносился птичий щебет. Астрид улеглась на широкую двуспальную кровать, отвернулась к стене и свернулась, будто зародыш.
Вероника смотрела на худую старушечью спину под измятой рубашкой, на толстые шерстяные носки, которые были велики Астрид и протерлись на пятках. Разулась и прилегла рядом. Теснее придвинулась к Астрид, и так они лежали вдвоем, а ночь медленно сменялась днем. Они не спали.
— В Стокгольме есть один человек, — негромко начала Вероника. — Зовут его Йохан. Я хочу вам о нем рассказать.
Глава 18
22
Пер Лагерквист. Кто играет в ночи. Сборник «Хаос» (1919).
ВЕРОНИКА
Йохана я знаю так давно, что порой забываю — ведь было время, когда мы еще не познакомились.
Он позвонил мне в Лондон и пригласил к себе домой на Рождество. Голос его звучал так отчетливо, будто Йохан говорил из соседней комнаты. Я глянула в окно — по стеклу черными слезами бежал ночной дождь. Джеймс оставил мне в подарок мобильный телефон с функцией видеозвонка. И приложил записку: «Хочу, чтобы ты видела меня, когда будем разговаривать». Когда он звонил из Окленда, я слушала его голос, повествующий об океане, о серфинге, о лимонном дереве в цвету — дереве в саду у его мамы, и все это время с крошечного дисплея мне улыбалось лицо Джеймса. Он говорил о Рождестве на пляже, барбекю, серфинге, землянике, солнечном свете, но все эти слова долетали издалека, через океан, расплываясь и затуманиваясь. Я прижимала телефон к уху, но казалось, между Джеймсом и мной стоит стена дождя, заглушая его голос.
Я вылетела в Швецию из Хитроу, когда до Рождества оставалось всего три дня. Йохан предложил встретить меня в аэропорту Арланда, но я отказалась. Опасалась, что он все равно примчится, и вздохнула с облегчением, не увидев его среди встречающих. В Стокгольме меня ждала такая же темень и слякоть, что и в Лондоне, только здесь было холоднее, и на улицах хлюпала серая снежная каша. Из аэропорта в город я доехала автобусом, потом пересела на метро. День клонился к вечеру, и уже совсем стемнело, и темнота пульсировала рождественскими огнями и уличными фонарями. В вагоне метро печально пахло сырой одеждой и потом, был час пик. Я вышла на станции «Карлаплан» и потащила чемодан за собой по снегу, с детским отчаянием шлепая по лужам, хотя в ботинки мне и просачивалась ледяная жижа. Перешла улицу. Вот и знакомый многоквартирный дом, вот и застекленная дверь. Я набрала код, привычно толкнула дверь плечом, но она не поддалась. Ну конечно, код наверняка изменился! Меня ожгло разочарованием и гневом.