Астроном
Шрифт:
– Иди на улицу. Смотри по сторонам. Первое, что привлечет твое внимание – принеси сюда.
– А если автобус? – не выдержал Миша.
– Автобус не бери. Что не сможешь взять – запомни. Вернешься – расскажешь. Будь внимателен – это твой последний вступительный экзамен.
– Экзамены, экзамены, – почти с раздражением шептал Миша, поднимаясь по лестнице. – Сколько можно проверять! Он что, в космонавты меня записывает! Всего-то делов – астрономический кружок.
Он говорил, но какая-то частица его сознания твердо знала, что речь идет не о кружке, а о куда большем, важном и, наверное,
Фигуры горнистов на фасаде Дома Пионеров пылали, не хуже костра в огне заходящего солнца. На улице все было обычно: прохожие, автобусы, колоны кинотеатра «Россия» наискосок, книжный магазин напротив, черная глыба памятника Ленину посреди площади, серые ступеньки главпочтамта.
Миша обогнул Дом Пионеров. Сразу за ним начинался парк, разбитый на месте старого кладбища. На нем были похоронены декабристы, но это его не спасло – кладбище разровняли, превратив в место отдыха трудящихся. В монастыре, где когда-то отпевали умерших, разместили краеведческий музей, там Кива Сергеевич и устроил свою обсерваторию.
Миша свернул на дорожку парка. Под ногами забренчало. Трудящиеся, выпивая и закусывая в кустах, захмелев, разбрасывали пустые консервные банки во все стороны света.
– Тьфу, – Миша наподдал носком, и банка со скрежетом врезалась в кусты. Он прошел еще несколько шагов и остановился.
«Первое, что привлечет твое внимание – принеси сюда».
Банка. Что за ерунда! Но ведь Кива Сергеевич четко сказал – первое. Придется нести.
Он вытащил банку из кустов, брезгливо вытряхнул остатки сайры и возвратился в подвал.
– Вот, – сказал он, протягивая жестянку Киве Сергеевичу.
– Отлично! Лучшего и придумать невозможно. Да, ты настоящий астроном. А теперь – за работу.
По правде говоря, Мишу слегка разбирал смех. Какое отношение имела пустая консервная банка к почитателям Луны и почему именно она доказала, что он настоящий астроном – было непонятно и странно. Да и вся высокопарность церемонии отталкивала. Миша всегда убегал от всякого рода общественных нагрузок. Красные галстуки, звездочки с кудрявым Ильичем, совместное пение «Интернационала» вызывали мурашки стыда. Все эти атрибуты причастности казались неловкими анахронизмами, принадлежали к другой эпохе и, кроме исторического любопытства, не вызывали никаких эмоций. Серьезное к ним отношение представлялось постыдным. А тут он оказался вовлеченным в чудаковатый ритуал, избежать которого уже не представлялось возможным, а прекратить – немыслимым.
Кива Сергеевич снял с гвоздика в стене большие ножницы для резки кровельного железа и ловко вырезал треугольные выступы по краю банки. Затем просверлил в донышке отверстия и пришурупил банку к палке с закругленными краями.
– Шурупы, только шурупы, – приговаривал он, вращая отвертку. – Можно и гвоздями, но шурупы честнее. Гвоздь, скользкий и гладкий, из любой ситуации вывернется. А шуруп, если уж зацепился, то будет держать, пока его вместе с зубами не вырвешь. У шурупов учись, не
Он вставил банку зубцами вниз прямо в треугольник, лежащий на стекле. Банка вписалась в него с небольшим зазором.
«Э, – подумал Миша, – он, наверное, заранее знал размеры. Иначе бы так точно не подошло. Значит, и про банку знал? Откуда? Интересно получается….»
Кива Сергеевич взял со стола круглую коробку из-под растворимого кофе, открыл и высыпал на стекло бурый порошок.
– Поплюй, для начала, – приказал он Мише. – Чтоб лучше шло.
Миша послушно поплевал. Кива Сергеевич налил на стекло воды из темно-зеленой бутылки.
– А теперь сверли.
Миша взялся за ручку и стал крутить банку по стеклу. Раздался громкий хруст. Миша испуганно отпустил палку.
– Крути, крути, не бойся. И нажимай добже. Когда наждачный порошок перестанет хрустеть – еще подсыплем. Если постараешься, часа через два заготовка будет вырезана.
Миша крутил и крутил, нажимая изо всех сил. Постепенно хруст стих, тогда Кива Сергеевич подлил воды, смывая остатки порошка в канавку, уже образовавшуюся на стекле. Хруст возобновился.
– Как ты розумешь, – спросил он Мишу, усаживаясь перед ним на табуретке, – какая дорога правильная, та, что легче или та, что труднее?
Подвох был ясен, но Миша хотел получить объяснение и поэтому подыграл.
– Та, что легче, – ответил он, налегая на палку.
– Не всегда, – сказал Кива Сергеевич. – Мир ведет с человеком диалог. И один из признаков правильности пути состоит в том, что обстоятельства препятствуют. Правильная дорога – это улучшение мира, и силы, которые в этом не заинтересованы, начинают мешать. Розумешь?
– Нет, – честно признался Миша.
– Ну, и ладно, – согласился Кива Сергеевич. – Нех так бендзе. Все сразу понять трудно. Пока просто слушай. И запоминай. А потом мозаика сама в голове сложится. Но кое-что ты должен делать уже сейчас. Заруби себе на носу, выжги в сердце, держи перед глазами – вторая, после терпения, добродетель астронома, – абсолютные чистота и аккуратность. Во всем. А особенно на рабочем столе.
Дорогие мои!
Мне снилось, будто я превратился в камень. И это был уже не я, потому, что у камней нет ни души, ни сознания, а что-то иное, объяснить которое невозможно на языке наших понятий. Какие-то остатки моего человеческого разума задержались в каменной толще, поэтому я мог назвать этот валун собой.
Я, по всей видимости, был необычным камнем, отличным от других глыб в нашей гряде. Мы лежали все вместе, прикрытые землей и ждали своего часа. Лежали очень долго, века, а может быть тысячелетия, ведь для камней время течет по-другому. Мысли, если их можно так называть, ворочались во мне очень медленно. Наверное, по человеческим часам на каждую из них уходили годы или десятилетия.