Ася находит семью
Шрифт:
Зато уж они вознаградили себя в ноябре, в праздник первой годовщины! Веселье началось еще накануне, многим в тот вечер не сиделось дома. Люди шли с песнями, цепочкой взявшись за руки. Варька сказала, что теперь так и надо ходить, что под ручку ходить совестно, особенно парочкой, что это буржуйская развратная привычка. Рядом двигались экипажи, разукрашенные гирляндами и флажками, в экипажах сидели дети. Пролетарские дети, как пояснила Варя. Из-за угла показался грузовик, он ехал медленно, чтобы все могли разглядеть чучело Международного капитала в картонном цилиндре.
Кругом заговорили, что надо расходиться по площадям, что в каждом районе обещаны фейерверки и какое-то символическое
Но Варька знать ничего не знала, потащила ее прямиком на Красную площадь. Там, на Лобном месте, где в старину казнили людей, готовились сжигать Старый Строй.
От толстого чучела кулака-мироеда несло керосином. Стриженные «под горшок», сделанные из пакли волосы вспыхнули прежде всего, когда к чучелу поднесли горящий факел. По правде сказать, Ася боялась шевельнуться, чтобы не упустить какой-либо подробности, но кричать от восторга, как вся эта толпа, она не стала и петь не пожелала. Вслед за оркестром множество голосов подхватило «Интернационал», но Ася молча смотрела, как над пеплом Старого Строя водружали красное знамя…
Сейчас площадь пуста. Ветер, да снег, да глухая стена с высокими башнями, с которых все еще смотрят на город двуглавые когтистые орлы. За этой древней кремлевской стеной живет Ленин, Владимир Ульянов, — тот, кто устроил революцию.
Теперь он подписывает декреты. Конечно, и лозунги он составляет. В Октябрьские праздники на многих домах были расклеены лозунги. Асе запомнился один:
БОРЬБА ЗА СОЦИАЛИЗМ — БОРЬБА ЗА СЧАСТЬЕ ДЕТЕЙ.
А знает ли Ленин, каково сейчас детям?
2. В доме на Пятницкой
В ряду других домов на Пятницкой улице стоит и тот, до которого добирается, но все еще не добралась Ася. Электричество уже выключено, и большая часть окон в этом ничем не примечательном доме, как и повсюду в городе, черна. В редком окошке сквозь слой изморози угадаешь мерцание коптилки, различишь огонек керосиновой лампы, за стеклом крайнего во втором этаже брезжит, порою вдруг разгорается красноватый свет. Там, видно, топится печка.
Маленькую «буржуйку» Варя раскалила до того, что железные бока стали малиновыми. Варя последние дни экономила, почти не прикасалась к скудному запасу сырых, сложенных на кухне дров. Но сегодня она может быть щедрой: гость, ради которого печурка обильно источает тепло, сам приволок толстенный, расколотый на чурбаки, высушенный солнцем пень. Провез в служебной теплушке.
Обычно быстрая, порывистая в движениях, Варя сейчас не шелохнется, боится потревожить того, кто уснул сидя, неуклюже согнув ноги в больших валенках, от которых на паркет натекли лужицы. Темноволосая голова спящего тяжело опустилась на руку, лежащую на спинке стула. Варя не сводит глаз с уснувшего, но лицо его скрыто, виден лишь небритый юношеский подбородок да краешек рта, опустившийся, как от обиды.
Андрей (для Варьки он Андрей Игнатьевич) сегодня приехал в Москву по ее вызову. Проводив в больницу, в тифозный барак, Ольгу Игнатьевну, Варя стала изыскивать способ, как вызвать ее брата с Черных Болот. Телеграфу особой веры не было, и Варя, движимая чувством долга и еще одним чувством, которое она хотела бы скрыть от других, бросилась на поиски оказии. Была в Главтопе, в Главторфе и добралась, наконец, до старика рабочего, отправлявшегося в этот день на Черные Болота с оборудованием для кузницы.
За этим последовали иные хлопоты. Придя с фабрики, Варя стирала, прибирала, вымораживала тюфяк после
Андрей стал расспрашивать о сестре, еще не успев сбросить на пол привезенную вязанку чурок. Согнувшись под неудобной ношей, он нерешительно улыбнулся Варе, как бы прося у нее добрых вестей. На его щеках, докрасна исщипанных морозом, небритых, проступили ямочки и исчезли. Варя ничего хорошего сообщить не могла. Она приняла из рук в негнущихся больших рука вицах мешочек с провизией и лукошко, полное мерзлых, постукивающих, как костяные пуговки, клюквин. Все-таки Андрей немного согрелся, пока Варя готовила для больной морс. Вышли вместе. Варя на фабрику, Андрей в больницу.
Сейчас Варя оберегает его покой. Пристроившись на коврике, она не дает смолкнуть веселому треску полешек, временами отворяет заслонку, длинной кочергой мешает жар. В такие минуты ее пышные, отливающие темной бронзой волосы вспыхивают рыжиной; щеки Вари горят, обретая былой румянец. Сердце ее полно жалости к уснувшему гостю, жалости и желания — раз уж пришел для Андрея Игнатьевича трудный час — доказать ему свою преданность. Она давно мечтала доказать это. Мечтала с той поры, как впервые увидела его весной шестнадцатого года. Самой ей тогда только что стукнуло шестнадцать.
…Незадолго до войны Варю отдали в мастерскую мадам Пепельницкой. Не в пример другим ученицам, она как-то ухитрялась правдами и неправдами постигнуть премудрое швейное мастерство. В свободную от множества поручений минуту Варька хитростью или лаской добивалась настоящего дела. Тоненькой шелковой ниткой подрубала подол, пришивала крючки, один к одному, густым ровным рядом. Слушая россказни мастериц, мечтала когда-нибудь, как мадам Пепельницкая, выйти замуж за богатого приказчика.
Модной мастерской и в дни войны хватало заказчиц. Правда, иные, сшив траурное платье, больше не появлялись, но зато дамы, чьим мужьям привалила удача, заказывали наряд за нарядом. Заказчица Овчинникова Ольга Игнатьевна и прежде шила нечасто, а с четырнадцатого года и вовсе пропала. И вдруг весной шестнадцатого объявилась, выбрала фасон и все повторяла, что пришло письмо из действующей армии. Муж собирается в отпуск, на побывку. Когда закройщица снимала с Овчинниковой мерку, та поторопила:
— Меня внизу брат дожидается.
Несколько женских голосов отозвались шутливо:
— Пускай поднимется к нам, не съедим.
Заказчица тут же, полушутя, полусерьезно, выложила целый короб сведений о своем единственном брате: охотник, рыболов, вообще покоритель природы.
Варе, никогда не видавшей настоящей природы (была один раз в Нескучном саду, вот и все), это очень понравилось. Она звонче всех закричала:
— Правда, пусть поднимется к нам!
Но Овчинникова засмеялась:
— Что вы, девушки… Это серьезнейший мужчина. Он презирает тряпки.
Варя как раз протирала окно, она имела возможность наклониться и поглядеть на «покорителя природы» и в то же время серьезнейшего мужчину. Он сидел в забрызганной грязью пролетке, читал газету, вернее, целый ворох газет. Варя выждала, когда он в нетерпении взглянул на окно мастерской, и увидела очень молодое и очень загорелое лицо. Черноглазого, черноволосого брата заказчицы можно было принять за цыгана, но какой же цыган станет читать газеты? Варька так сильно высунулась из окна, что молодой человек вскрикнул и вскочил, даже пролетку накренил набок. Он и руки протянул, словно, собирался подхватить Варьку, когда та будет падать со второго этажа.