Ася находит семью
Шрифт:
Варя так тревожилась за Асю, что собственные горести временно отошли на второй план. А разве малое горе, если человек, уходя на фронт, ничем не показывает, что ты ему дорога, что ему невмоготу расстаться с тобой? Варе много не надо, молвил бы слово: «Жди». Правда, на кладбище он все норовил заслонить ее от ветра, но это, возможно, просто по доброте…
Понятно, что Андрею Игнатьевичу сейчас не до нее. Хоть и спорил он постоянно с сестрой, хоть и ругались из-за политики, а все же родная… У Вари одна надежда на последнюю минуту прощания. Улыбнется он грустно и спросит: «Будешь ждать? Всякого? И
У Вари ответ готов. Только спросит ли?
Варя сознательная, она не против переворота, обидно лишь, что Андрея Игнатьевича словно околдовали за этот год. Особенно он переменился с лета, когда поступил на Торфострой. События все дальше уводили его от родных, а главное — от Варьки, которую он не так давно звал Варенькой и уверял, что скучает по ней на своих Черных Болотах.
Варе горько, что в последние дни, когда она так старалась, так хлопотала, Андрей Игнатьевич и вовсе отдалился от нее. Сегодня шли с кладбища — он поднял воротник и ни слова. А тут еще Варя некстати сказала, что вот, слава богу, все устроили по-людски. Он и отрезал:
— Люди бывают разные.
Получилось, что она зря устроила такие замечательные похороны. Он считает, что все это дурман и поповский обман. Не в первый раз у них спор из-за опиума и дурмана.
Возможно, она перестаралась. Но ведь не для себя же, для покойницы. Она даже пробовала торговаться, только батюшка разъяснил, что не по его и не по божьей воле церковь лишили помощи, или — как он мудрено выразился — отделили от государства. Варьку он приструнил:
— Кто истинно верует, не станет рядиться из-за копейки.
Пришлось отсчитать клиросным пятьдесят рублей, за чтение псалтыря столько же, двести на церковные расходы. А за крест? А за отпевание?! Легко ли Варьке было толочься на Сухаревке, продавать с рук разные вещички, чтобы выручить несчастные рубли?
Сейчас, глядя на недвижную в отчаянии Асю, Варя сама приходит в отчаяние. Не отвали она «на приличные похороны» все, что выручила за вещи, отложенные в семье про черный день, и даже все, что привез из съестного Андрей, можно было бы не спешить с отправкой Аси к Алмазовым, подержать девочку при себе, дать ей выплакаться в родном доме.
Остыла печка, надвинулся вечер. Ася все молчит. Она не оборачивается, даже когда Андрей роняет стул, снимая с него свой тулуп. Ася не желает знать, куда собрался этот бездушный человек, а он, внутренне протестуя, вынужден идти к Алмазовым.
Замоскворечье. Красная площадь. Тверская.
У ограды особнячка, в котором Андрей Кондаков за всю свою жизнь бывал лишь три-четыре раза, и то подростком, кого-то дожидались извозчичьи сани, дожидались, как видно, давно, снежная пороша сплошь укрыла медвежью полсть.
Асина тетка вскрикнула, когда Андрей за дверью назвал себя. Она сразу поняла, что привело его к ним. Руки, ставшие непослушными, долго возились с крюком и задвижками. Она и дальше все суетилась, потащила Андрея в кухню, в эту мирную обитель, благоухающую яблоками и кофе, заставила подержать руки под краном, чтобы отошли от мороза, а затем подала умыться живительной теплой воды, которой вдосталь хватало в бачке, вмурованном в плиту.
— Теперь подкрепитесь, голубчик.
Поставив перед Андреем тарелку борща, Анна Ивановна вспомнила
— Вы не обиделись, что я вас не в комнаты?
В сравнении с общежитием Торфостроя теплая чистая кухня Алмазовых была царским дворцом, — Андрей только плечами пожал.
— Понимаете, — продолжала извиняться Асина тетка, — у Василия Мироныча гостья.
Судя по тому, что на будничное платье Алмазовой была накинута дорогая кружевная шаль, гостья была важная. Но хозяйка к ней не торопилась, только приглядывала, чтобы не выкипел самовар. Она подробно расспросила Андрея про то, как болела «бедная Ольга», каковы первые признаки сыпняка. Андрей с трудом поддерживал разговор, наконец решился:
— Анна Ивановна, сможет Ася пока побыть у вас?.. Не пока, а довольно долго…
Красивые глаза хозяйки стали жалкими.
— Обязательно у нас. Разве я дам ребенку пропасть?
Асин отец еще в юности прозвал свою старшую сестру «Лапшой». Когда сестра вышла замуж, прозвище это и вовсе закрепилось за ней: она ни в чем не перечила мужу. От ее доброты окружающим было мало пользы.
— Поговорю с Василием Миронычем.
— Придется упрашивать? — угрюмо спросил Андрей, и рука его, потянувшаяся было за хлебом, упала на колени.
— Обиделся он. Нехорошо тогда Асенька… Устроила нам переполох на ночь.
— Всполошился? Обеспокоился, что девочка ночью бежала одна? (Тете Анюте стало не по себе от взгляда таких же, как у Аси, черных, пытливых глаз.) Такое было волнение, что после и справиться никого не прислали? Не заблудилась ли племянница? Не замерзла ли?
— Я-то хотела, да он из принципа… — Лапша затеребила край кружевной шали. — Не говорила вам Асенька, на что обиделась? Может, услышала что?
Андрей промолчал. Он сам старался забыть слова, вызвавшие Асин бунт. Тетка Аси доверительно шепнула:
— Сегодня он сговорчивый. Вот проводит гостью… — Лицо шептавшей стало торжественным. — Сама пожаловала… За советом.
— Вот кто у него!
Андрей усмехнулся. Должно же было так случиться, что именно сегодня дом Алмазовых посетила Казаченкова, одна из наследниц Фомы Казаченкова.
Прославленный родоначальник текстильной фирмы приобрел известность не только как удачливый московский коммерсант, но и как покровитель искусств. Умер он в конце прошлого века; по его завещанию наследники выстроили в Москве так называемую Казаченковскую больницу, основали училище для подготовки фабричных рабочих. Румянцевскому музею отошла Казаченковская картинная галерея. Андрею довелось слышать, что наследники могущественного Фомы, его дети и внуки, неуклонно следовали семейным традициям. Толково ведя предприятие, они оставались покровителями искусств, с должной широтой пеклись о неимущем люде. Добрая слава фамилии помогла им более или менее благополучно пережить последний, грозный год, но затруднений становилось все больше и больше…