Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— Да нечто можно на войне на авось полагаться? Погубили вы Кольца! Сколь дней его нет?
— Да скоро неделя.
— Что, Сейдяк за двести верст кочует? Может, больше? Где от Кольца вестник?
— Батька! — сказал Яков Михайлов. — Моя вина. Пусти меня с казаками, я по следам разыщу. Разведаю!
— Не смей никуда из крепости ходить. Все, что я привез, весь припас — поделить! Казакам дать подкормиться. В караулах стоять недремно. Ой, чует мое сердце — беда грядет!
Но Яков Михайлов ушел в разведку с десятком казаков ночью. Ушел — и не вернулся.
На третий день после
— Померзнем в Кашлыке-то, — засомневался Мещеряк.
— Пусти казаков вперед — пущай бани топят. Хорошо, Господь надоумил: Кашлык, Сибирь-город, мы поновили да дров хоть заготовили! Как чуял я — тамо нам оборону держать! На Карачин-остров у нас и людей не хватит. А острожек в Каш лыке помене, может, отстоимся…
Два дня спешным порядком перетаскивались с Карачина-острова в Кашлык. Даже несколько оставшихся к живых стрельцов помогали через силу. Мещеряк уходил последним. Он забежал в Ермакову землянку:
— Батька! Все! Уходим!
Ермак сидел на пустой лавке. В распахнутую дверь ярко плеснул солнечный свет. И Мещеряк увидел, что у атамана лицо мокро от слез.
— Ах, Кольцо, Кольцо! — шептал атаман. — Детская душа! Бесталанный ты мой!
Поганый Карача
В политике не бывает ни чужих, ни своих, говорят даже, что не бывает друзей и врагов, а есть выгодные союзники и не выгодные…
В этом смысле Карача хана Кучума был настоящим политиком. В свое время он был царедворцем и приближенным Едигера. Когда Едигер пал, с ним погибли многие его сторонники, не говоря уже о родичах, которые истреблялись поголовно. Карача уцелел. И не просто уцелел, но сохранил должность. Может быть, поэтому история не сохранила его имя. Он был не человек, а должность! Потому должность и стала его именем. И друзья и враги звали его «Карача», и когда произносили это слово, то сразу понимали, кого имеют в виду. А как звали его родители, никто не помнил, да иногда дела его были таковы, что сомневались -а были ли у него родители, не прямо ли из мрака преисподней явился этот человек?
Он был политик. И для него было неважно все: клятвы, обещания, совесть и прочие сильно мешающие «глупости». У Кучума он заслужил доверие своей преданностью — тем, что бестрепетно вырезал всех своих прежних товарищей, с которыми служил у Едигера. Он пользовался особым доверием Бухары как ревностный последователь ислама и насаждал его среди остяков и вогуличей с рвением, достойным всяческой похвалы в мусульманском мире.
Однако Кучум сильно ошибался, видя в льстивом служении Карачи преданность. Карача всегда служил lie ханам, не идее, но себе. И здесь были другие весы, па чаши которых сановник бросал события, факты, судьбы и взвешивал: выгодно или не выгодно.
Как всякий человек, начисто лишенный совести, он был искренен всегда, и его нисколько не смущало, что и каждый последующий момент он отдавал приказ, противоположный предыдущему.
Навстречу казакам были высланы всадники. В ставку Карачи Кольцо прибыл в окружении почетного караула. Сам Карача выехал навстречу отряду и приветствовал атамана со всей почтительностью. Сойдя с коня, он пал ниц и коснулся лбом заснеженной дороги. Кольцо поднял его, багрового от натуги — тучен был сановник, и обнял.
Слуга встал на четвереньки, изображая ступеньку, и Карача поднялся на коня. Разложив объемистый живот на передней луке богатого, украшенного самоцветами седла, он ждал, когда подведут коня атаману. И видя, как тощий молодцеватый Кольцо птицей взлетел, не коснувшись стремени, в седло, одобрительно причмокивал языком.
Он прицокивал и причмокивал, поглядывая на пищали, на страшные бердыши, и, усевшись за дастархан, витиевато и длинно говорил о том, что отныне Карача и Кольцо братья, что он счастлив оказанной чести посещения атаманом его скромной ставки, что он уверен — отныне соединенными усилиями они прогонят узурпатора и похитителя трона Кучума и станут вместе оплотом Государя московского здесь, лицом против Казахской и Ногайской орд.
И надо сказать, Карача говорил искренне. В тот момент над дымящимся блюдом с пловом, за богатым дастарханом, он действительно так думал. У него было уже сосчитано, какой частью Сибирского ханства он станет владеть, когда здесь прочно воцарится Государь московский.
Прижимая жирную руку к груди, всю в многоценных перстнях, он говорил о дружбе и вечном мире.
Казаки ели жирный плов и хмелели без вина, от сытости. Когда все было съедено и выпито, молчаливые, тихие женщины в длинных казакинах и с по-персидски закрытыми лицами быстро убрали дастархан и постелили казакам прямо тут, на полу большой деревянной кибитки, где Карача принимал гостей.
Казаки повалились, кто где сидел, разомлев от еды и тепла. Карача вышел в соседнюю комнату, тут ждал его один из послов, бывших на Карачине-острове.
— Благочестивый Карача! — прошептал он, падая на колени и касаясь лбом пола. — Не казни меня за правду! Эти люди, которых ты призвал себе на помощь, совсем не имеют силы. Их осталось совсем немного, они умерли! В твоем владении на острове лежат горы трупов…
Карача молча выслушал слугу. И долго сидел на подушках, глядя в угол.
Четыре силы существовало в Сибирском ханстве. И все четыре были недостаточно сильны, чтобы захватить власть в одиночку. Хан Сеид — Сейдяк — при шел с горсткой своих сторонников. За него поднялись все, кого не устраивал Кучум. Были здесь и те, кто служил Едигеру и его чудом уцелевшие родственники. Были обиженные Кучумом во время его кровавого царствования.
Второй силой был сам Кучум. Полуослепший, потерявший ханство, он все еще сохранял часть войска. Ему доверяла Бухара и в любую минуту могла прислать сюда воинов, чтобы разделаться с третьей силой — казаками.
Вот уже третью зиму они здесь. Им удалось сломать всю, построенную на крови, систему власти. Они отменили рабство и снизили ясак, поэтому имеют множество сторонников, особенно среди немусульманского населения. За ними — Москва, с ними союзничают и просят покровительства чуть не все царьки и князьки остяков и вогуличей. Храбрый Аблыгерим и другие подобные ему властители держат нейтралитет.